1800 год, 20 апреля, 00:00
Море восстало против людей, и духи, прежде молчавшие, теперь кричат и стонут в ушах Анэ. Все, что она видит, – это застилающая глаза кровь вперемешку с морской водой, сквозь которую едва проступает дрожащий силуэт отца.
Медвежью кровь почти смыло с лица, и Анэ понимает, что ритуал сорван. Она смаргивает воду – фигура отца становится четче, его черная макушка едва выглядывает из белых сугробов и кажется такой беспомощной, что Анэ хочется то ли заплакать, то ли рассмеяться.
Он прикасался к тому, что скрыто от людей, и мог еще не очнуться.
Анэ переводит взгляд на свои руки. И на отца. И обратно на руки. Их она почти не видит – они размываются перед глазами, и все, что ей удается разглядеть, – это кровавые разводы на снегу, освещаемые полной луной.
Еще мгновение – и Анэ бежит к отцу сквозь тянущую боль в ногах, сквозь дрожь во всем теле. На щеках замерзают капли воды. Она сбрасывает капюшон и тут же воет от холода – но теперь видит отца все лучше и лучше, видит его руки, торчащие из сугроба, трясущуюся голову, которая постепенно поднимается из белизны…
– Стой на месте! – полностью высунувшись из снега, кричит он.
Взгляд у него дикий – выпученные глаза, покрытые инеем ресницы. Рот открыт то ли в страхе, то ли в попытке что-то сказать. Отец поворачивается – одна лишь его голова, которая трясется от холода, – и начинает петь на незнакомом языке. Анэ застывает на месте, ожидая команды.
Тишина. Темнота. Только море волнуется, выбрасывает на берег одинокие льдины. Воет морская чернота, шипит белая пена. Лунный свет падает на темные волосы отца. Кажется, что все погрузилось во тьму, и только фигура отца сияет, только в нем еще есть жизнь.
Он кричит. Волны сменяют друг друга, становятся все выше и выше.
Анэ не двигается. Часто моргает, чтобы видеть еще четче, убрать размытое дрожащее озеро перед глазами. Ждет. Отец встает из сугроба, разбрасывая руками снежные комья, – и в следующий миг застывает на месте. Волны с шумом разбиваются о каменный берег. Анэ продолжает смотреть на отца, ожидая хоть какого-то знака, взмаха руки, слова. Хоть чего-то, чтобы она понимала, что делать, – но фигура его неподвижна.
И когда поднимается большая, затмевающая небо волна, когда весь мир гаснет в морской пене, Анэ понимает, что в первый раз в жизни они не справились. Она силится представить отца – но представляет себе его бубен, большой, из волчьей кожи. Она пытается кричать – но вместо этого хрипит от боли.
Боль настигает ее очень быстро – в одно мгновение она представляет себе отцовский бубен, а затем весь мир накрывает темнота. Анэ больше не ощущает свое тело – видя, чувствуя перед собой мертвую злую силу, она сливается с мерцающей тьмой.
…Просыпается Анэ в пещере.
Темнота, которую откуда-то свысока рассеивает лунный свет. Вода лениво скатывается на камни, образуя маленькие блестящие озера. Повсюду мелькают стонущие тени.
Под их стон она и открывает глаза. Тут же встает – тяжелый влажный воздух замедляет, окутывает слабостью, и вот уже у Анэ снова подкашиваются ноги. Тени снуют рядом. Стоны их складываются в одно простое слово: помогите.
Вдалеке лежат тела животных – собаки, олени, медведи. Их серая шерсть окроплена черной кровью. Волоски на них медленно, словно нехотя шевелятся – и от этих маленьких движений на мертвых телах Анэ словно каменеет, застывает на месте. По спине пробегает холод, трясутся мелкой дрожью руки.
Капли пота скатываются по лбу, к глазам. Анэ смаргивает пот, смешанный со слезами, и переводит взгляд наверх, пытаясь угадать, где находится, и боясь правильного ответа.
Ведь она знает это место. Анэ раз за разом возвращалась сюда во сне. Когда была маленькой девочкой, когда впервые увидела ритуалы отца, когда он сказал, что ей придется в них участвовать. Тогда она оказывалась в этом месте, стоило ей лишь лечь на шкуру и закрыть глаза, – и просыпалась в ужасе, с мокрыми от пота волосами, и беззвучно кричала, пока отец не приходил и не объяснял ей, что это всего лишь сон.
Но сейчас Анэ не спит. Ее смыло водой, сквозь боль и давящий страх. Унесло туда, где нет и не будет места живым.
Совсем рядом раздаются шаги – Анэ улыбается и едва не плачет от облегчения, ведь она знает эти шаги дольше, чем собственное имя.
– Отец, – шепчет она через дрожь и слезы.
Теперь все точно будет хорошо. Пускай они и здесь, в таком одиноком и мрачном сне. Это ничто по сравнению с тем беспомощным ужасом у штормового моря. Анэ не решается посмотреть на отца, все представляя себе его дрожащую в сугробе макушку, но знает, что теперь он с ней.
– Скажи, что мне делать? – тихо спрашивает Анэ.
Отец берет ее руку – кожа у него шершавая и холодная, словно принадлежит мертвецу, – и показывает туда, где падает тонкая полоска лунного света. Анэ смотрит, пока глаза не начинают болеть.
– Помоги, помоги, по-мо-ги, – шепчут тени.
Анэ скользит по ним взглядом – они то появляются, то скрываются в глубине пещеры. Где-то вдалеке раздается приглушенный вой, и Анэ вздрагивает, крепко хватаясь за отцовскую руку.
А потом понимает, что сжимает ладонью пустоту.
Отец исчез. В пещере стало холодно. А тени проникают в голову, мысли, под кожу…
Анэ вновь не чувствует тело. Ноги, руки, пальцы – все будто исчезло вслед за отцом и очень быстро потеряло значение. Она словно парит в тяжелом воздухе пещеры, больше не вдыхая влагу.
Тени бесчинствуют. Они мечутся, зовут, кричат, поют на языках, которые никогда ей не были известны. Анэ начинает над ними возвышаться – души запертых здесь существ все больше от нее отдаляются, а сама она устремляется за вечным лунным светом. Все несуществующее уже тело, вся душа ее наполняется этими лунными бликами. Анэ впускает в себя свет, пока тени продолжают истошно кричать.
И когда она оказывается на самом верху, то невольно начинает петь. Вторит песне из сотен голосов – тех ангакоков[1], что давно жили и умерли, и остались здесь, в пещере.
Наконец свет застилает все…
