Прощение подобно аромату, что фиалка приносит в дар растоптавшему ее.
Марк Твен.
Церковь Согласия представляла собой одноэтажное здание из рыжевато-ржавого кирпича, похожее на бывший банк, – там даже было окно для обслуживания автомобилистов[1], сейчас оно было заколочено досками, и Райан Килгор заметил его, объезжая участок.
Он делал вид, что ищет место для парковки, но на самом деле просто выжидал благоприятный момент. Он уже провел много часов за рулем, движимый дьявольски сильным приливом адреналина. Но теперь, по приезде, в желудке жгло, и он был не уверен, что ему вообще стоит входить. Чего ему действительно хотелось, так это найти скамейку и понежиться на скупом, предосеннем солнышке; но на это не было времени.
В свои сорок пять Райан был поджар, чисто выбрит, с густой шевелюрой светлых, отливающих серебром волос и холодными, как лед, голубыми глазами, в которых сквозила меланхолия.
Окружающие постоянно говорили ему: «Улыбнись, все не так уж плохо!» Но с точки зрения Райана они представления не имели, о чем говорят.
Он провел ночь в номере дешевого отеля на границе штата Мичиган и вот уже битый час колесил по этому небольшому городку, расположенному в пригороде Детройта, в поисках кафе. Однако, кроме закусочной «Макдоналдс», кофе выпить было негде. А это заведение ему категорически запретил посещать его сын Логан, который абсолютно точно знал, сколько граммов жира содержится в Большом Маке. Но страшно истосковавшись по кофеину и соленому, Райан подъехал туда и встал в очередь, по-улиточьи медленно продвигающуюся к окошку для обслуживания автомобилистов. В порыве отчаянного безрассудства он заказал большой стакан кофе, яичный кекс маффин и оладьи из отварного картофеля с луком. Не выключая двигателя в машине, он проглотил все это с жадностью прямо там, закапав жиром брюки. Затем, спрятав упаковочный пакет и стаканчик из-под кофе под сиденье, словно это были принадлежности наркомана, он вернулся на парковку, по которой уже проехал три раза.
Наконец припарковавшись, Райан опустил стекла и остался в салоне – сидел и наблюдал за тем, как к церкви маленькими шажками, опираясь на трость или на ходунки, вереницей тянулись пожилые люди, приглашенные на похороны. Мужчины были в мешковатых костюмах, пахнущих можжевельником и нафталином. Широкобедрые женщины с одутловатыми лицами были в темных очках, платьях в цветочек с маленькими жакетами или в просторных брючных костюмах с медными пуговицами. Он помнил подобного рода наряды с детства, когда сам ходил в церковь.
Прежде чем выйти из машины, Райан достал из кармана выцветшую фотографию, которую очень долго носил с собой. Его главным занятием на протяжении сорока с лишним лет был поиск человека, лицо которого было изображено на этой фотографии, – поиск его пропавшего отца.
Была середина августа; теплый, пронизанный золотым светом день. Райан взглянул в зеркало заднего вида и постарался придать лицу солидное выражение – точь-в-точь как он делал, когда только начинал преподавать и перед уроками специально принимал строгий и властный вид. Он напряг подбородок и поднял брови, но почему-то у него не очень получилось. Когда он посмотрел в зеркало заднего вида, увидел, что выглядит явно хуже обычного – растерянным и изможденным.
На зеркале было написано белыми буквами: «Отраженные в зеркале предметы всегда кажутся ближе, чем они в действительности находятся».
Сначала он неправильно прочитал надпись, как «более старыми, чем они есть на самом деле». У него все время так получалось – он всегда неверно читал вывески и заголовки. Что же с ним такое происходит?
Рядом с Райаном на переднем сиденье лежало несколько открытых коробок, на которых спереди крупно черным шрифтом было написано его имя, а сзади размещена его фотография.
Д-р Райан Килгор,
Университет Святого Иоанна[2]
АМОРФНАЯ ЗЕМЛЯ, ИЛИ КАК МЫ НЕУКЛОННО УНИЧТОЖАЕМ КУЛЬТУРНОЕ БОГАТСТВО НАШЕЙ ПЛАНЕТЫ.
Вторая книга называлась «Сбор данных по родовым ритуалам племени Майоруна в Бразилии».
Эти книги были делом его жизни на протяжении более чем двадцатилетней преподавательской работы в Университете Св. Иоанна в Квинсе, Нью-Йорк, где он прошел длинный путь от адъюнкта, у которого был небольшой столик где-то в чужом углу, до настоящего профессора с собственным кабинетом и фотографией на веб-сайте колледжа, на которой он выглядел лучше, чем в действительности. Он преподавал социологию, экологию и энвиронику[3]. Однако докторскую степень он получил в области этнографии и культуры. Лучшим в преподавательской работе было то, что он мог распоряжаться большим исследовательским бюджетом, который позволял ему оставаться на исследовательской работе и много путешествовать. Научная степень нравилась ему еще и из-за престижности.
При любом удобном случае он добавлял научный титул «доктор» к своему имени, и ему очень нравилось, когда окружающие ошибочно принимали его за врача. Он никогда не поправлял их.
До сих пор написанные им книги были не слишком востребованы читателями. Преимущественно это были его же студенты, поскольку в книгах были тексты, которые были необходимы на занятиях. Возможно, это были далеко не самые лучшие в литературном отношении произведения, но он получал истинное удовлетворение, когда приходил на занятия и видел, что в классе сидят 20 студентов и держат в руках книги, на обложке которых крупным шрифтом было напечатано его имя.
Казалось, что больше никому не хотелось проводить время за подробным изучением преимуществ и самобытности непонятных племенных групп. Но именно эта тема и волновала Райана – угроза скорого краха цивилизации в том случае, если люди не осознают мощи и влияния древних знаний. Если же верить его жене Софи, то это не самая удачная тема для начала разговора. За последние десять лет их супружества у нее на лице обосновалось страдальческое выражение, которое в свое время было так характерно для его бывших школьных подружек.
