Фрэнсис Фицджеральд - Великий Гэтсби

Fransis Scott Fitzgerald

The Great Gatsby

A Novel

© Перевод, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2014

В далеком детстве, когда я еще был ранимым ребенком, отец дал мне совет, над которым я размышляю до сих пор.

«Когда тебе захочется кого-нибудь покритиковать, – сказал он мне, – просто вспомни, что далеко не у всех на этой земле есть то, что имеешь ты».

Вот и все, что он сказал, но мы всегда понимали друг друга без лишних слов, и я знал, что он подразумевал гораздо больше, чем произнес. Именно поэтому я взял за правило склонность не высказывать свои суждения вслух – привычка, которая позволяла мне увидеть много любопытного в людях, но она же часто делала меня жертвой неприятных, назойливых людей. А ведь даже едва тронутый нездоровьем разум сразу отмечает это качество, когда оно проявляется в нормальном человеке; еще в колледже меня несправедливо обвиняли в политиканстве из-за того, что даже нелюдимые и замкнутые студенты посвящали меня в свои тайные печали. Большую часть их секретов я узнавал случайно; я частенько притворялся спящим или целиком погруженным в свои мысли или мною овладевало неуместное веселье, когда вдруг безошибочный знак указывал мне на то, что вот-вот настанет минута для очередных задушевных откровений; ведь задушевные откровения молодых людей, по крайней мере то, как именно они их выражают, обычно представляют собой плагиат, да еще и страдающий всякого рода недомолвками. Умение мыслить про себя и не высказываться вслух дает безграничные возможности. Я до сих пор немного боюсь что-нибудь упустить, если забуду, что (как с долей снобизма говорил мой отец и не без снобизма повторяю я) не все в равной степени от рождения наделены чувством основных моральных ценностей.

И вот, погордившись таким образом своими способностями, я все же должен признать, что они ограниченны. Поведение человека может основываться на разных вещах – на любви к тяжелому року или к слезливым маршам, но в какой-то момент я утратил интерес к тому, на чем именно оно основано. Когда я прошлой осенью вернулся с Востока, мне хотелось, чтобы мир оделся в военный мундир и замер по стойке «смирно». Я более не желал никаких увлекательных путешествий с привилегией проникать в человеческие души. Только Гэтсби – человек, именем которого названа эта книга, – стал исключением из правила, Гэтсби, воплощавший все то, что вызывало у меня когда-то презрительную усмешку. Если рассматривать личность как некую череду успешных ее проявлений, то в нем было что-то совершенно потрясающее, какая-то выразительная чувственность, обещание жизни, как будто он был связан с одним из тех затейливых механизмов, которые регистрируют землетрясение на расстоянии десяти тысяч миль от него. Эта восприимчивость не имела ничего общего с невыразительной впечатлительностью, которая удостоена названия «творческий темперамент»; это был необыкновенный дар надежды, романтическая мягкость, какой я никогда не встречал в других людях и вряд ли когда-либо снова встречу. Нет, Гэтсби под конец оправдал себя – вернее, не он, а то, что его терзало, та пыль, что запорошила его мечту, – вот что заставило меня на некоторое время утратить всякий интерес к быстро проходящим людским печалям и кратковременным радостям.

Вот уже три поколения моей довольно состоятельной семьи играют важную роль в жизни нашего городка, что на Среднем Западе. Карравей – это нечто вроде клана, ведущего свое начало, согласно семейной легенде, от герцогов Бэклу. Но на самом деле настоящим родоначальником нашей ветви был брат моего деда, который в 1851 году приехал в эти места, послал вместо себя наемника в федеральную армию и открыл собственный бизнес по оптовой торговле скобяными товарами (им сейчас занимается мой отец).

Прадеда своего я никогда не видел, но все говорят, что я на него похож, если судить по довольно суровому лицу, изображенному на портрете, что висит в кабинете отца. В 1915 году я окончил университет, вернулся из Нью-Хейвена – ровно через четверть столетия после моего отца, и некоторое время спустя принял участие в долгой тевтонской миграции, более известной под названием «Великая мировая война». Я так увлекся контрнаступлением, что, и вернувшись домой, все никак не мог найти себе покоя. Теперь уже Средний Запад казался мне не кипучим центром мироздания, а задворками Вселенной, поэтому я решил отправиться на Восток и начать изучение кредитного дела.

Все мои знакомые занимались именно облигациями, значит, и еще один человек сможет на этом заработать себе на хлеб. Мои тетушки и дядюшки так рьяно бросились обсуждать эту проблему, будто выбирали для меня подготовительную школу, и наконец, придав лицу важное и одновременно нерешительное выражение, они сказали: «Ну почему бы и нет». Отец согласился в течение года оказывать мне финансовую поддержку, и после разного рода задержек и препятствий весной двадцать второго года я отбыл на Восток, как мне тогда казалось, навсегда.

Разумнее всего было найти комнату в городе, но стояла теплая погода, а я только что покинул страну не тронутых человеком лужаек и тенистых деревьев, а потому, когда один парень в офисе предложил мне с ним на паях снять жилье где-нибудь в пригороде, я посчитал эту идею замечательной. Он сам нашел этот дом – непрочное потрепанное бунгало за восемьдесят долларов в месяц. Однако в последнюю минуту фирма направила его в Вашингтон, и мне пришлось отправляться туда одному. У меня была собака (правда, пес прожил со мной всего несколько дней и куда-то убежал), старенький «додж» и финка, которая убирала мою постель и готовила завтрак на электрической плитке, бормоча себе под нос какие-то ужасно мудрые финские пословицы.

Дни я проводил в одиночестве, пока однажды утром какой-то мужчина, по-видимому прибывший сюда еще позже меня, не остановил меня на дороге.

– Не подскажете, как можно попасть в Вест-Эгг? – спросил он меня беспомощным голосом.

Я объяснил, и, когда продолжил путь, чувство одиночества исчезло без следа. Отныне я стал гидом, первопроходцем, старожилом. Вот так, мимоходом, он даровал мне свободу жителя здешних мест.

Солнце припекало, и почки на деревьях распускались прямо на глазах, будто смотришь замедленную съемку в кино; и мне казалось, что летом каждый раз жизнь начинается снова.

Мне предстояло немало прочитать, а также подкрепить свое здоровье, напитавшись этим бодрящим свежим воздухом. Я купил дюжину книг по банковскому и кредитному делу, а также и по инвестированию, и они стояли у меня на полке, блистая красным золотом, будто только что отчеканенные новенькие монетки, обещая раскрыть все секреты, которые были доступны лишь Мидасу, Моргану и Меценату. Кроме того, я определенно намеревался прочитать и много других книг. В колледже у меня открылись довольно приличные литературные способности (за год я написал целый ряд напыщенных и банальных статей в «Йельский вестник»), и теперь я собирался вновь обратиться к этому занятию и опять стать самым что ни на есть узким специалистом в этом вопросе и вообще, что называется, «всесторонне развитым человеком». И дело здесь не просто в афоризме: лучше всего ты видишь жизнь из единственного окна.