На берегу вселенского океана, на краю пышного зеленого листа сидела большая цветная гусеница и поедала его с огромным аппетитом. Стрекозы летали вокруг, кузнечики пели о любви, букашечки, разбившись на пары, занимали дальние углы этой зеленой вселенной. Гусеница была всем недовольна и голосила на всю зеленую вселенную:
– Это все неправда, весь мир иллюзия и обман, на земле вообще любви нет.
Гусеница не живет своей жизнью, ходит, смотрит: божьи коровки целуются – тьфу!
– Любовь не существует, – говорит, – мир кончается.
А стрекозы летят, обнявшись, друг с другом занимаются любовью в воздухе, изображая дикие пируэты. Гусеница говорит:
– Тьфу, какая гадость, все равно это иллюзия. Мир кончается, мир умирает, мир разлагается.
Пожирая все, что находила на своем пути, она изрыгала проклятия этому миру и огромное количество фекалий.
– А вот вкусно пожрать – это да! – Кричала гусеница.
Так проходили дни. В один из обычных таких дней она почувствовала себя нехорошо и стала плакать и причитать. Непонятная зеленая депрессия охватывала ее все сильнее.
– Что со мной происходит, что-то я вся разлагаюсь, я наверное стала старая. Ой, ой, ой, ой – страдала гусеница, из нее стали выделяться серые нити. И с каждым моментом она запутывалась в них сильнее и сильнее. Наконец она застыла, не способная даже вскрикнуть. Все ее соседи по сельве были удивлены случившимся, но виду никто не подавал, жизнь шла своим чередом. Зеленая сельва стонала и охала полная любви, лягушки скрипели на разные лады, весь мир был занят собою и своей любовью. Мир не замечал ничего, ничего не происходило, гусеница, обмотавшись, затихла, и внутри нее послышался глухой стук, периодически она издавала зловоние.
Однажды на рассвете куколка, в которую превратилась гусеница, запела. Голос ее был слабым, еле различимым в гуле сельвы, мокрого леса Амазонки. Обитатели леса прислушивались и поговаривали:
– Вот оно, вот оно, снова пускает корни.
Куколка начала дрожать, шедший из нее звук стал негодующим. Она скрипела на весь лес и звук ее утопал в общей мелодии. С толстого конца ее сильно, со звуком хлопка что-то лопнуло, и наружу показалась чудесная головка. На ней были два огромных глаза-полусферы изумрудного цвета. Головка пропищала:
– Ой, ой, ой, мне очень больно! Что-то со мной происходит, я погибаю! – Раздался треск и куколка лопнула. Из нее вылетела яркая бабочка и воскликнула. – Как прекрасен этот зеленый мир! Он полон любви, – и полетела искать свою половинку и любовь вместе с ней.
Линда была старая девственница. Высокого роста, плотного телосложения, со стройной фигурой, огромными миндалевидными глазами василькового цвета и пышным бюстом. Казалось, природа создала ее исключительно для райской любви. А она стеснялась этого слова, из-за своего пуританского воспитания, запрещала себе даже мысли о плотских утехах.
Однажды друзья из круга моего общения попросили меня полечить одну женщину, которая теряла зрение, ей было около семидесяти лет. Это была очень добрая матрона с бельгийскими, немецкими корнями, где-то там, по отцовской линии. Она была эмигранткой, которая въехала на территорию Венесуэлы в 20-х годах прошлого века. Сероглазая дама, высокая, крепкого сложения, точеная такая, как куколка бельгийско-немецкого разлива, с горячими страстными элементами афро-кубинской смеси. Природой вложена была в нее и самба, и сальса*, и меренги*. Вся эта адская смесь играла на краях складок ее юбки, когда она шла из кухни в столовую с подносом предназначенного для нас кофе, после поставленных мною китайских иголок, которые принесли ей значительное облегчение. Это плыла величественная женщина – Ева, которая заставляла всех мужчин вздрогнуть и вспомнить, что они мужчины. Даже попугай, который был подарен ей уже много, много лет назад, у которого уже глаза были покрыты бельмом, чувствуя ее запах говорил: «Ооо… Идет Донья!!!» И все мы начинали смеяться. И на самом деле она была ДОНЬЯ. Донья – уважаемая женщина, взрослая женщина, мудрая женщина, символ ведуньи, которая была и голубкой, и стервятником, и утренним соловьем и попугаем который повторяет ненужные слова. А сейчас она была Донья, которая проходя из кухни в столовую, в складках юбки разыгрывает тонкую мелодию сальса смешанную с меренги. И перед нашими взорами всплывают картины с девушками, азартно вертящими задами, танцующими под аккордеон на какой-то колумбийской завалинке.
За чашкой кофе мы познакомились с ней поближе, она начала рассказывать про свою жизнь. Рассказала, что когда она была молодая, у нее были сложные годы. Она работала, где-то на Минах в Бразилии, в публичном доме. И прошла очень богатую серьезную школу жизни. Прошла ворота любви, ненависти, злости, обманов и так далее. Очень мудрая, тонкая женщина, она гадала на картах, на кофе, была природная колдунья и никогда не ошибалась.
Мы с Олмой как-то решили привести Линду к ней. И эта старая опытная женщина находила для нашей девственницы удивительные такие слова.
– Знаешь, солнце мое! Ты должна понять, что твоя пипочка – это самое золотое место на свете. Она глубже Карибского моря, она может проглотить даже Карибское море. Она шире, чем небо. Или твоя золотая рощица над пипочкой – в ней начинается и кончается мир мужчин, она должна быть наполнена счастьем. Таким большим количеством сладостей, что хватило бы на целую роту солдат одновременно. И ты должна это понять. Сомневаться и ждать, когда ты постареешь и будешь еще больше никому не нужна! Потому, что уже сейчас ты никому не нужна, из-за того что ты сама в себя не веришь. Тебе надо послушать, о чем поют свои песни соловьи из этой твоей золотой рощи в пять часов утра. Они расскажут тебе как тебе себя вести тогда, когда мысли твои улетают к любви.
