Двое Ахшарумовых, Юл. Жуковский и И. Юрьев соединили труды свои и издали книгу, довольно толстую и разнообразную. В предисловии к ней г. Н. Ахшарумов заявляет, что участники сборника не хотят «стать под знамя какой-нибудь партии и сделаться представителями какого-нибудь известного, исключительного направления, а являются под общим знаменем русской литературы». И действительно, статьи, помещенные в «Весне», имеют общего только то, что все, как написанные по-русски, должны быть причислены к русской литературе. Один из Ахшарумовых – критик, поборник чистого искусства; другой – поэт, не выражающий резко определенного направления; г. Юрьев – мелодрамный романтик, воспевающий рыцарское благородство и гонения рока на пылкую любовь; г. Жуковский – тоже отчасти романтик и тоже с примесью мелодрамы, но только в сфере петербургских чиновников и камелий. Как видите, «Весна» очень разнообразна и не лишена занимательности. В самом деле – исключая некоторых из стихотворений г. Вл. Ахшарумова да статьи г. Н. Ахшарумова о «Воспитаннице» Островского – нельзя ни об одной статье сборника сказать, чтобы она уж вовсе никуда не годилась. Всех слабее оказывается критик «Весны» г. Н. Ахшарумов. На 55 страницах рассуждает он о романе «Тысяча душ», убиваясь над доказываньем того, что в этом романе нет какой-то художественной перспективы и гармонии или еще чего-то в этом роде. Статья пересыпана весьма глубокими и верными афоризмами в таком роде:
Критика должна вытекать из сущности предмета своего, а не из чего-нибудь постороннего (стр. 293).
Герой романа должен быть в высшей степени интересен, и в этом состоит, с позволения сказать (вы думаете, что за этим какое-нибудь неприличное слово следует? Нет, ничего), – все его геройство (стр. 299).
Тип Калиновича, для своей художественной красоты, не нуждается ни в каких оправданиях; со всеми своими нравственными противоречиями он имеет право явиться в романе, ни перед кем не извиняясь (стр. 299).
Все в жизни имеет свое последовательное развитие (какая глубокая мысль!); и резкие особенности характера возникают не взмахом магического жезла, а постепенно слагаются и образуются и постепенно доходят до крайних своих результатов (стр. 299).
Чем может выразить себя здоровье? так же, как истинная красота, оно не имеет в себе никаких резких и поразительных особенностей. Оно не имеет своей патологии (патология здоровья!!), своих припадков, и симптомов, и странностей. В нем нет ничего удивительного, потому что оно в существе своем просто нормально… и пр. (стр. 316).
Реальная школа убивает дух и анатомирует тело природы: она гонит из нее идею и мысль (стр. 336).
За увлечение реальною школою и достается г. Писемскому от строгого критика! По мнению г. Ахшарумова, все недостатки «Тысячи душ» происходят от ядовитого влияния реальной школы, от порабощения искусства идее. Когда припомнишь содержание и развитие романа г. Писемского и вообще характер его литературной деятельности, да потом вникнешь в смысл замечания г. Ахшарумова, то невольно подивишься тому, как метко попал критик… Бывают же этакие тонкие люди, что так вот сейчас и смекнут, в чем дело!
Впрочем, в статье г. Ахшарумова о «Тысяче душ» есть несколько очень верных замечаний относительно художественной фальшивости характера Калиновича[1].
Есть несколько замечаний, с которыми можно согласиться, и в статье о «Дворянском гнезде» Тургенева, хоть вся она совершенно ложна в своем основании, признавая, что сущность повести Тургенева, заключается в изображении характера Лизы[2], и хотя в ней попадаются такие милые вещи: «Для эпического интереса в «Дворянском гнезде» отведено особое поле родословных и ретроспективных взглядов на предыдущую историю лиц, и по этому полю он постоянно пятится раком» (стр. 371).
Но совершенное отсутствие критического такта нашли мы в статье о «Воспитаннице». Критик упрекает Островского – в чем бы вы думали?.. – в том, что он представил не идиллию, что изобразил только грязные пятна жизни, а не самую жизнь; что все его лица, кроме Нади, – «вовсе не лица, а какие-то отвлеченные, перегнанные и фильтрованные дозы разного рода человеческой грязи, от которых на душе у читателя остается самое тяжелое и неприятное впечатление» (стр. 351).
Могло ли до сих пор кому-нибудь прийти в голову, чтобы Островского можно было упрекнуть в отвлеченности и безличности создаваемых им образов? Но для г. Ахшарумова нипочем такой отважный подвиг. Напечатавши в прошлом году грозную статью «О порабощении искусства»[3], он уже может быть уверен, что никакою выходкой, как бы она ни противоречила здравому смыслу, не может удивить публику.
Не можем расстаться с эксцентрическим критиком, не указавши на то, к чему приводит милая теория непорабощенного искусства. Поклонники ее наконец начинают проговариваться о том, что до сих пор тщательно скрывали, но что еще Державин говорил о них, то есть что
Поэзия для них любезна,
Как летом вкусный лимонад
[4].
Так, г. Ахшарумов объявляет между прочим, что на литературу смотрит он как на «средство рассеять свою тоску и горе».
Он (г. Ахшарумов говорит здесь о читателях, подобных ему) берет в руки роман, комедию или драму, желая вырваться хоть на минутку из той удушливой атмосферы страдания, недуга, которая так часто обхватывает его со всех сторон. В них думает он найти тот свет и простор и тот свежий воздух, которые так сильно нужны ему для его утешения… и пр. Представьте же себе его удивление и ужас, когда роман, комедия и драма наперерыв спешат возразить ему, что все это глупые, детские мечты или фантазии из тысячи одной ночи, и что он должен привыкать к больнице, потому что она есть вечный удел его на земле, и что действительность с поэтическим ее элементом искони-де находится в полном, непримиримом противоречии, и что дело искусства подметить это противоречие и выставить его в полном объеме, а не льстить человеку, лаская его несбыточными воплощениями самодельных идеалов. Боже милостивый! Неужели же это правда? (стр. 351).
При таком воззрении на искусство, которое можно называть не чистым, а скорее сибаритским, не мудрено, что г. Ахшарумов возмущается комедиею г. Островского, находя, что «эссенции и экстракты, явившиеся в ней вместо характеров, отравили художественную сторону эффекта» (стр. 356)[5].
Другой Ахшарумов – поэт – имеет более уважения к идее, как видно из некоторых его стихотворений. Вообще стихотворения незамечательны, ровно как и литовские песни, переведенные г. Ахшарумовым. Но есть у него и недурные стихи, в которых мелькает искреннее чувство. Приведем маленькое стихотворение, мысль которого нам постоянно нравится (стр. 151):