Единственным беспристрастным свидетелем было солнце. Несколько дней оно наблюдало, как в океане качается на волнах странный предмет[2]. То был корабль. Пару раз он чуть не врезался в риф, и это означало бы конец нашей истории. Однако – по воле судьбы или же по глупой случайности – судно попало в бухту возле юго-восточного побережья Бразилии. Там его заметили местные жители.
Судно это имело поистине странный вид. Больше пятнадцати метров в длину и трех метров в ширину, оно казалось наспех сколоченным и обмотанным тряпьем. Паруса были разорваны, гик, к которому эти лоскутья крепились, расколот, а корпус пропускал воду. От судна исходило страшное зловоние. На борту теснилось тридцать, казалось, живых мертвецов. Полуистлевшая одежда, заросшие лица, спутанные, задубевшие от соленой воды волосы, тонкие, словно у скелетов, руки…
Пришельцы ослабли настолько, что не держались на ногах. Один вскоре испустил последний вздох и умер. Однако тот, кто, казалось, был главным, необычайным усилием воли поднялся и объявил, что они с затонувшего британского военного корабля «Вейджер».
Когда новость дошла до Великобритании, ее встретили с недоверием. В сентябре 1740 года в ходе конфликта Британской империи с Испанией «Вейджер», имея на борту 250 офицеров и матросов, в составе эскадры вышел из Портсмута с секретным заданием: захватить богатый испанский галеон, известный как «трофей всех морей». У мыса Горн, оконечности Южной Америки, эскадра попала в шторм, и считалось, что «Вейджер» со всем экипажем затонул. Однако спустя 283 дня после того, как корабль видели в последний раз, он чудесным образом появился в Бразилии.
«Вейджер» сел на мель на необитаемом острове у берегов Патагонии. Большинство офицеров и матросов погибло, но 81 человек выжил. Эти счастливцы собрали из обломков галеона некое подобие корабля и отправились искать спасение. Им едва хватило места на борту. Грозные штормы, высокие волны, снег и ветер унесли жизни еще полусотни человек. Наконец три с половиной месяца спустя немногие выжившие достигли Бразилии, преодолев почти пять тысяч километров. Это было одно из самых длинных из когда-либо зафиксированных плаваний после кораблекрушения. Команду «Вейджера» превозносили за смекалку и храбрость. А старшему группы спасшихся до сих пор не верилось, что «человеческая природа способна выдержать перенесенные нами невзгоды»[3].
* * *
Полгода спустя, на этот раз в снежную бурю, у юго-западного побережья Чили на берег выбросило еще одно судно. Деревянная долбленка под парусом, сшитым из лоскутов одеял, оказалась еще меньше своей предшественницы. На борту находилось еще трое выживших в крайне удручающем состоянии. Полуголые и истощенные, облепленные насекомыми, они с трудом понимали, где они и кто. Один был в таком бреду, «настолько впал в забытье», что, по выражению его товарища, «не помнил ни наших… ни даже собственного имени»[4].
Поправившись и вернувшись в Британию, эти люди выдвинули шокирующие обвинения против своих товарищей. Те, кто был на останках «Вейджера», не герои, а мятежники. В последовавшей полемике выяснилось, что, после того как корабль сел на мель на острове, офицеры и команда «Вейджера» изо всех сил пытались не только выжить, но и сохранить какой-никакой порядок. Однако по мере ухудшения ситуации офицеры и команда «Вейджера» – должные быть апостолами Просвещения – впали в гоббсовское распущенное состояние безвластия[5]. Люди опустились до уровня зверей, если не хуже: предательства, мародерство, убийства и даже каннибализм стали чем-то обыденным.
Британское Адмиралтейство привлекло «зачинщиков» к военно-морскому трибуналу. Суд, впрочем, грозил разоблачить не только обвиняемых, но и саму империю, чьей самопровозглашенной миссией было распространение цивилизации.
Несколько обвиняемых опубликовали сенсационные и крайне противоречивые повествования о том, что один из них назвал «темным и запутанным» делом[6]. Рассказы об экспедиции оказали влияние на философов Жан-Жака Руссо, Вольтера и Шарля Луи де Монтескьё, а позднее – на натуралиста Чарльза Дарвина и двух великих писателей-маринистов, Германа Мелвилла и Патрика О’Брайана. Обвиняемые хотели воздействовать на Адмиралтейство и общественность. Выживший из одной группы написал то, что назвал «правдивым повествованием»[7], утверждая, что «я скрупулезно проследил за тем, чтобы не допустить ни единого слова неправды: всякая ложь была бы в высшей степени абсурдной в произведении, предназначенном для спасения репутации автора»[8]. Хроникер другой стороны заявил, что его враги представили «неполное повествование»[9] и «возвели на нас страшный поклеп»[10]. Он торжественно заявил: «Нам не поможет ничто, кроме правды. Мы или победим с правдой, или погибнем»[11].
* * *
Все мы придаем некую складность – некий смысл – хаотичным событиям нашего существования. Мы перебираем наши воспоминания и каждый раз слегка их изменяем, подчищаем. Что-то и вовсе стираем из памяти. Герои своих собственных романов, мы дозволяем себе жить с совершёнными – или с несовершёнными – поступками.
Эти же люди считали, что сама их жизнь зависит от рассказываемых ими историй. Если история у них выйдет неубедительной, их вздернут на рее.
