Глава 4. Ведунья
Прошло три зимы, он уверовал в единого Бога, крестился в реке, и принял христианское имя Северьян. А ту ведьму, что его вылечила после ранения, повстречал еще раз.
Он, как гридень, ближний человек в дружине князя, защищал еще и бояр. Вот на одного из таких и напали разбойники. Это оказались ловцы удачи, такие же викинги, как и он Северин.
Вооруженные люди подожгли дома и били мечами в щиты, славя Одина. Он сначала ,как мальчишка обрадовался услышав родную речь. Только когда, прячась за лапами елей, Северин увидел, как воины вспарывают животы женщинам, и кидают детей в огонь, он поцеловал кипарисовый крест, висевший на шнурке у сердца, и ринулся в бой.
Дружина у него славная, и не зря варяг получал от князя плату серебром, за обучение его воев. Северин всегда знал, что никогда не поулчит удар от врага в спину, рядом верные ем и князю воины. Раскромсали они негодяев на куски. Утирая лоб от пота, пополам с кровью, он услышал тонкий детский плач. Вернее даже не плач, а скулеж. Так жалуется щенок брошенный в воду жестоким хозяином: «За что? Что я тебе, такому большому, сделал?»
Северин обошел горящие избы и увидел, на дороге, ползущего от пожара малыша, ноги его были бордовыми от ожогов, и ступни уже вздувались волдырями. Рубашонку покрывала черная зола, волосы на голове обуглились до корней. Воин поднял ребенка на руки и беспомощно огляделся. Не владел он даром врачевания, и мази от ожогов тоже нет, особенно вот от таких, до костей проедающих плоть.
Воины искали выживших, и привели дородного боярина, и его детей из леса.
Рассеченная надвое до пояса жена боярина лежала, где-то на половине пути от избы до леса, но головой она лежала к домам. Видно не выдержало материнское сердце, вернулась женщина за дочерью. Северин посмотрел ей в лицо. Самое обыкновенное, бледное, губы замерли в предсмертном крике, шапка с серебряными височными оберегами валялась рядом. Даже после смерти, лик ее не стал жестоким или злым. Его мать жила по-другому, она не дала бы себя зарезать, как овцу, но и тепла от нее не досталось родным детям.
То, что спас дочь боярина, Северин понял по его плачу, тот рыдал, как баба, но брать ребенка из рук воина не спешил.
— Куда ? — спросил варяг .Он еще плохо говорил по—славянски. Особенно путался в длинных словах.
Женщины плакальщицы разом прекратили вой, и одна из них, дородная и еще не старая, подбежала к нему и заговорила, частя и не утирая измазанного сажей лица. Кика на ней обгорела, и край поневы тоже: « К ведунье, Лазарее надо, я дорогу покажу, витязь. Миленький, не бросай, на коне пол-дороги проскачем, а там уже и недалече».
Северин ничего не понял, кроме «ведунья», так быстро баба верещала.
Подошел Семен, проводник по владениям князя.
— Просит к ведунье отвезти дитенка. Дорогу покажет.
Целых три воина подсаживали кормилицу в седло ,бедный конь ,сивого окраса ,даже пошатнулся.
Своего коня Северин отбил у печенегов, и тот удивлял варяга, разными странными штуками. Например, мог по свисту опускаться на четыре ноги, кусать зубами врага в бою. Сам викинг предпочитал пеший бой, но коня никому не отдал бы ни за какие богатства. На вид невзрачная лошадка, окрас серо—бурый, шерсти, как на кобеле, в линьку, а поди ж ,такая умная.
Северин по-особому свистнул, конь, прискакав из леса, послушно присел перед хозяином, и воин, не выпуская обожженного ребенка из рук, сел в седло.
Поняв, что хозяин на месте, конь встал с колен. Семен побежал впереди, воины остались хоронить мертвых: двое из дружины погибли от рук татей.
Семен по указке кормилице вел их короткой дорогой. Наверняка он и сам знал путь к ведунье, но боялся в этом признаться. Вместо храма божьего к язычнице? Владыке это не понравится.
Ели с темно зелеными иголками, мрачные в этот ненастный день, были украшены мелкими бисеринками дождя. Радовали глаз дубы и липы, своей яркой ,словно умытой, листвой. Гордые ели, конечно, не такие высокие и красивые, как у него на Родине, расступились, уступая место бурелому и сухостою. Целый лес сухих покореженных пожаром стволов, а может заколдованных злыми духами.
Прошли дальше и вдруг будто день сменился ночью— лес превратился в непролазную чащобу. Черные стволы причудливо изгибались, будто продолжали корчиться от, уничтожающего все на своем пути, огня. Но не рассыпались пеплом а застыли в немом укоре .Пришлось спешиться и идти друг за другом, ведя за поводья коней. Те недовольно фыркали, пряли острыми ушами, старались держаться ближе к людям.
Черные сучья цеплялись за волосы, одежду, темные выгоревшие дупла будто кричали: «Останетесь здесь на веки вечные».
А где еще жить ведьме, как не среди этих мертвых останков былой жизни.
— Дальше сам, — пробасила кормилица. — Я не пойду, держись на раздвоенную березу. Она тебя к ней и выедет.
Если бы не Семка, Северин бы угодил в болото. Никакой березы он не видел, и лес он не любил, хотя и знатно охотился ,но не в таком вот буреломе. Слуга князя окликнул его и показал куда идти. Чавкая сапогами по болотной, бурой жиже, Севверин выбрался и обошел раздвоенную березу. Дерево поражало своими размерами и статью, стояло, как два обнявшихся могучих брата - богатыря. За ним, будто островок жизни, показалась вросшая в землю изба, а может и просто землянка.
Редкий частокол с насаженными на острия черепами птиц и зверей встретил их вороньим карканьем и протяжным воем волка-одиночки. Но никакого волка поблизости не было — это ведунья над ними глумилась. Она приплясывая вышла к ним навстречу, еще не старая женщина ,хотя и седая. На ней была рубашка темного полотна, ничем не подвязана, ее свободно колышет ветерок. То ли худа колдунья, то ли одежка не по размеру. Белело на морщинистой шее, в свете заходящего солнца, ожерелье из клыков вепрей, а может драконов? Северин с отвращением подумал, что может вот это чудище ублажало после выздоровления, но думать об этом, неся на руках невинного ребенка, было противно.
— О, варяг, рада, что жив. Рана-то не ноет? — улыбнулась ведьма, показывая белоснежные зубы.
Не собирался воин ей говорить правду. Да, рана ныла на погоду, и во время снов о родном крае. А может это сердце ныло. Кто же знает?
— Вот, — протянул он безвольно поникшее тельце. Ребенок уже не скулил, и не двигался, но тонкая рубашонка на груди слегка поднималась, значит жив.
— Ну и вот и хорошо, в избу неси. Да голову наклони, не помнишь что ли? —ворчала ведунья, странно потирая руки, будто радуясь чужой беде.
А может и рада, дочь- то боярская, уж отплатит боярин.
Воин положил девочку на лоскутное одеяло, расстеленное на широкой лавке, обернулся, а выхода нет! Темное марево кругом. Даже своим острым зрением Северин не мог ничего разглядеть в кромешной тьме: ни лучика света, ни огня очага. Заныло под левым соском, закружилась голова. Полог отвернули, ведунья, засмеявшись, выдернула его из землянки. Выжидательно уставилась на него, может бранных слов, а может и удара меча.
