Засов на двери опустив, занемею,
И, дернув, пойму, что я заперт за нею,
И улица, вдаль уходящая, люди, веселье,
Все это где-то не тут, а, может быть, с нею.
И дверка потертого шкафа открыта,
Следы от напитков впитались в эмаль,
И слово за словом, твержу, что закрыта,
И лишь бы скорее пришел уж январь.
Окутал бы комнату вьюгой нелепо,
Подкинул бы ввысь он всех нас к потолку,
Стянул бы так крепко за горло и где-то,
Гудел бы, как ветер в дырявом углу.
И я бы очнулся от зимнего ада,
И начал бы жить, и опять бы взревел,
От голода к жизни, от жажды, от смрада,
От непонимания плотских всех дел.
Забытые песни,
Забитые лица,
Заброшенный дом
И пустые глазницы.
И, зная, что мог бы
Быть кем угодно,
Спиваюсь в забытых
Трущобах спокойно.
Пролитые слезы,
Пробитые шины,
Политы цветы,
И забыты картины,
Мечты опустились,
До уровня Ницше,
А я разбиваюсь
Под крики на крыше.
На улице томно,
На паперти скромно,
Ничком возлегая,
Лежит моя гордость,
Среди всех зеркал
И затерянных бликов
Я разлетаюсь по городу тихо.
Вид за окном так уныл и привычен,
И лужи, и морось, остывшие крыши,
И люди, идущие вслед друг за другом.
И мы, уходя все от тех же событий,
Стремимся покинуть родную обитель,
Но снова цепляется взгляд, как за нити.
Строку за строкой, как и фото на память,
И ручку с чернилами, кучу посуды,
И хлам, интересный кому-то едва ли,
И лампу в пыли, как и старые книжки,
И вымытый пол со следами привычки,
Забытый билет как-то раз на вокзале,
И пасты немного на зеркале в ванне,
И уличный зонт, башмаки возле двери,
И шарф, что оставили как-то соседи,
И дверь, что забыли за нами закрыть,
И кучку людей, и печальный их вид.
Всё это останется, только не с нами,
Но нас не забудут, всё как мы мечтали,
Пока дым в прокуренной этой квартире,
Продолжит встречать проходящих за двери.
И улицы, люди, случайные встречи,
И вид за окном все такой же навечно,
И лужи, и морось, и всё те же крыши.
И нас не забыли бы, если бы жили,
Кто помнил о нас, из тех, кто жив вечно.
Высота, что кружит непростительно так,
За пустыми словами забыта.
Я спускаюсь все ниже и ниже, итак,
Возвращаясь к едва ли прикрытой.
Разрывая остатки одежды,
Вспоминаю все тайны твои,
Я отчаялся в поисках этой надежды,
И мне больше ее не найти.
Я хотел бы подняться обратно,
И хотел бы забыть всё давно,
Но утратил, забыл безвозвратно,
Что нам было, и нет, не дано.
Я запомнил лишь нежность мгновений,
Что несла та минутная блажь,
Я забыл бы ее в тот же час,
Если б мог, то сейчас.
Да вот только пропал навсегда,
Как печальный наш трепет, что долго,
Не простит и вернется когда-то,
Как покой мой, ушедший давно.
В твоих тускнеющих глазах
Я вижу ужас бледной ночи,
В твоих измученных руках – песок,
Что отражает грубость всех цепочек,
Что связывают крепко так,
Своей структурой примитивной,
Что заставляют нас не думать беспричинно.
И я отвечу на твои вопросы,
И я прижму тебя к себе,
Считая, что бессрочен
Процесса этого момент,
Да только вот я – обесточен.
Ты поцелуешь – я отвечу,
А улыбнешься – не замечу,
Пообещаешь мне любовь до гроба,
Я посмеюсь, ведь знаю – если и проснусь,
То не с тобой, а только с болью томной.
И прокляну тебя, себя.
Тот вечер.
Ветер.
Море.
Лето.
Стужу,
Что заставляют нас болеть так дружно,
Одной единою мечтой
О том, что можем быть с тобой.
Прости, я сам не свой.
Шум текущего потока остывает, приходя домой,
Затекает он сквозь трубы в свои ванны и покой,
Гул рабочего потока рвется, устремляясь вниз,
Втаптывая то слегка, то пляской, то под визг
Душу, тело, разум в целом,
Что хотел оставить целым.
Рев машины так бесшумен,
Он крадется за спиной
Тенью медленной и тонкой,
Подбирая части лиц,
Собирает их по новой
И кладет обратно вниз.
И в порту уснувшего покоя,
Где хоронят корабли,
Ветер воет и катает комья,
Сотканные сплошь из спиц,
Что достали из глазниц.
Прохладой уж веет от всех вечеров,
И в парках, на улицах, выше домов,
И я возвышаю всю эту материю,
Забыв лишь о том, где я был и где не был я.
Забыв, кто я есть, возвращаюсь туда,
Где если я полон и был, то вчера,
Прости малодушие, прости за молчанье,
Я был и другим, но не помню когда.
Я вижу и колкий твой взгляд, и сомнение,
И чувствую боль, словно бы осуждение,
И ровно одно прикосновение.
