***
На улице уже который день стояла мерзкая и дождливая погода. В воздухе висела мелкая взвесь из городской пыли, смешанной с соединениями выхлопных газов и промышленных выбросов. Время от времени эта взвесь опускалась моросью на город. Тогда люди старались закутаться с головой. Они надевали на себя кучу одежды, но ветер, который дул со стороны реки, все равно пронизывал их насквозь. Ему было все равно, сколько на теле одежды – он проникал через мельчайшую вязку. Такая погода предвещала, что последние теплые дни на исходе.
Уже смеркалось, и люди скорее стремились попасть в свои квартиры, где под теплым мягким светом лампы можно было забыться и, сытно поужинав, расслабиться за любимым занятием. В одном из окон старого панельного дома в тускло освещенной комнате за столом сидел мужчина. Рядом с ним виднелся старый шкаф, закрывающий большую часть облупившейся стены. Мужчина, склонившись над тетрадью, что-то записывал. На вид ему было лет тридцать, но лоб уже бороздили горизонтальные морщины. Его скулы были напряжены, так, что сквозь натянутую кожу было видно, как шевелятся его желваки. Его брови были нахмурены, а глаза то бегали из стороны в сторону, перечитывая написанный текст, то замирали в одной точке. После чего он с гневом вычеркивал написанное и вырывал страницы. Наконец, дойдя до последнего листа, он скомкал его вместе с переплетом тетради и бросил со стола. Откинувшись на спинку стула, он закрыл лицо руками. Из груди его вырвались всхлипы, которые он старался заглушить в себе. Вскоре он совладал с собой, и всхлипы утихли. Убрав руки, он открыл свое покрасневшее и отекшее лицо. Из-под стола он достал наполовину опустевшую бутылку коньяка и наполнил стакан. Он поднес его ко рту и, вдохнув пары, с отвращением проглотил содержимое. Затем открыл шкафчик и достал новую тетрадь. Рука начала выводить уже отработанные слова, выстраивая давно сложенные в голове фразы. И пока за окном постепенно замолкала жизнь, в этой тусклой комнате в душе одного человека бушевали эмоции.
Это был типичный спальный район, где одна к другой панельки выстраивали собой идеальную геометрию, образуя бесконечно длинные линии, плавно перетекающие в квадраты и прямоугольники. Жизнь внутри них текла словно по расписанию, создавая идеальный распорядок дня города. По дорогам сначала нервно и суетливо, а потом лениво и размеренно двигались машины. И чем ближе подходила ночь, тем больше умиротворения было во всем этом течении.
По улицам шел поток людей. Одни спешили по своим делам, ничего не замечая вокруг, другие были заняты в телефонах, третьи – в своих мыслях. Все старались отстраниться от окружающего мира по определенным причинам, и их нельзя за это винить – все они были жертвами собственных желаний потребностей. Прогуливающиеся по улицам молодые семьи были переполнены легкой усталостью, еще не успевшей перерасти в нечто большее. Их дети спрашивали:
«Почему люди не ходят пешком, а ездят на машинах, ведь это так скучно?»
«Почему все взрослые такие серьезные?»
«Почему нельзя бегать по лужам, даже если очень хочется?»
Родители переглядывались с легкой улыбкой, после чего матери опускали взгляд под ноги, а отцы с важностью говорили, что, когда дети вырастут, они обязательно это поймут. Матери мечтательно улыбались в этот момент и утвердительно кивали.
Были на улице и такие, кто любовался видом вечернего города. Они смотрели по сторонам и чуть заметно улыбались, чем вызывали искреннее непонимание у основной массы людей. Они останавливались, когда небо двигалось, и продолжали идти, когда оно замирало. В их глазах были огоньки, и они были полны рассвета, когда вокруг был закат.
Весело шагающий мальчик прыжками преодолевал преграды из опавших листьев и мутных луж. Он уверенно двигался вперед и думал, наверное, о предстоящем дне, который, возможно, принесет ему новое счастье. Он не думал, что может быть по-другому, ведь он не думал как взрослые, которые только и ждали, когда их красиво выстроенный мир вновь падет. Они хоть и с опаской, но ждали, когда их вывернет наизнанку. Когда по ним проедет каток, выжимая остатки хороших эмоций, и уверенно сольет их в пучину воспоминаний. Когда опустошение заполнит их разум и заставит просыпаться с единственным желанием – чтобы все произошедшее оказалось лишь сном. Когда, проснувшись посреди ночи, они будут устанавливать в голове связь между сном и явью, снова и снова возвращаясь к одной и той же ужасающей реальности.
Ничего.
Это скоро пройдет.
Как и каждый раз.
Достаточно лишь немного подождать.
И ты снова готов к новому удару.
Все плыли в едином кипящем потоке жизни мимо места, где жизнь замирала. Мимо окна, где человек, склонившись над угасающей лампой, запивал алкоголем таблетки, призванные бороться с болью. Болью, которую невозможно заглушить, как и невозможно понять. И даже тот, кто испытывал такие чувства, скорее всего, уже давно забыл, каково это, и, скинув траурный наряд, радостно побежал встречать новый день.
Остановившись всего лишь на миг, можно было заметить, как угасает свет в одном из окон ничем не примечательного дома. Можно было попробовать ускориться, перейти на бег, зная, что еще возможно спасти чью-то жизнь, ну или хотя бы стать очевидцем того, как душа отделяется от тела.
В том самом окне мужчина, схватившись за горло рукой, опирался другой рукой на стол, пытаясь встать. Его разум уже уносился далеко от этого места. Он уносился за пределы этой комнаты. Этой квартиры. Он покидал это место, лишь наблюдая за последними движениями своего тела со стороны. Вот его рука проскользнула по столу, сбивая с него лампу и записи. Вот он сползал на пол, ударившись ребрами о край стола. Вот он упал, раскинув руки в стороны, пока лампа, покачиваясь на полу, как маятник, бороздила темноту этой ночи.
Стук в дверь, раздавшийся посреди ночи, разбудил безмятежно спящую в соседней комнате женщину. Поворчав, она надела халат и, запахивая его на ходу, направилась в сторону двери, но, не решившись открыть ее в столь поздний час, она зашла в уже известную нам комнату.
Вы слышали когда-нибудь крик отчаяния, от которого сердце замирает?
Его можно было услышать в тот миг, стоя за закрытой дверью.
