Промысел омаров стал нынче совсем не тот. Раньше это был серьезный труд, которым рыбаки зарабатывали на жизнь, а теперь ловлей омаров балуются отдыхающие, приехавшие на недельку, которым никакие правила не писаны.
Чего только не навидался старый рыбак на своем веку! Как щеточкой незаметно удаляют икринки с самок, чтобы скрыть нарушения, как вытаскивают чужие тони, как ныряльщики прямо под водой выбирают из сетей чужой улов. Глядя на все, что творится, он только дивился, до чего люди могут дойти. Неужто народ последнюю совесть потерял! Однажды, правда, он вытянул тоню с бутылкой коньяку: оставил, значит, кто-то вместо вынутых омаров – а поди узнай теперь, сколько их там было! Ну хоть один воришка нашелся если не с совестью, то как минимум с чувством юмора.
Так вздыхал Франс Бенгтссон, проверяя свои ловушки. Обнаружив в первой же двух отличных омаров, он немного повеселел: и на этот раз не промахнулся, потому что знает хорошие места, где из года в год бывает приличный улов.
Затем он вытащил еще три ловушки, и в лодке набралась порядочная горка дорогостоящей живности. Рыбак не мог понять, отчего за омаров дают такую высокую цену. Он и сам ими не брезговал, но если уж выбирать, то предпочел бы на обед селедку – она и вкуснее, и дешевле. Однако выручка за омаров давала в это время года неплохую прибавку к пенсии.
Последняя тоня отчего-то застряла и никак не хотела вытаскиваться. Рыбак хорошенько уперся ногой в планшир, чтобы дернуть посильнее, и наконец почувствовал, как тоня сдвинулась с места. «Только бы веревка не порвалась», – подумал Франс и перегнулся через борт посмотреть, что там такое. Однако вместо сетки из взбаламученной воды вынырнула белая человеческая рука, словно воздетая к небу.
Первой реакцией рыбака было бросить веревку, чтобы то, что плавало под водой, поскорее скрылось в глубине вместе с ловушкой для омаров. Но затем победил жизненный опыт, и старый Бенгтссон снова потянул за веревку. Силенок, слава богу, у него осталось достаточно, и сейчас они очень пригодились – для того чтобы поднять жуткую находку на борт, ему пришлось напрячься что есть мочи. Лишь когда бледное, безжизненное тело с глухим стуком свалилось на дно шлюпки, старик потерял самообладание. Ведь ему пришлось тащить из воды ребенка, девочку, и в это время перед глазами у него стояло детское личико с посиневшими губками, облепленное длинными прядями волос, и голубые глаза, незрячим взором уставившиеся в небо.
Франс Бенгтссон перегнулся через планшир, его вырвало в воду.
Патрику казалось, что никогда он еще так не уставал, как сегодня. Последние два месяца перечеркнули все былые иллюзии насчет того, что новорожденные младенцы много спят. Он провел руками по короткой стриженой каштановой шевелюре, но только еще больше растрепал спутанные со сна волосы. А уж если он так устал, то что и говорить об Эрике! Невозможно даже представить себе, каково приходится ей. Он-то, по крайней мере, свободен от частых ночных кормлений. Состояние Эрики его вообще очень тревожило. Со времени возвращения из родильного дома он ни разу не видел ее улыбающейся, и под глазами у нее образовались огромные черные круги. По утрам он с тяжелым сердцем уходил на работу, провожаемый отчаянным взглядом Эрики, и оставлял ее наедине с Майей, хотя, если говорить начистоту, испытывал облегчение, возвращаясь в знакомый мир взрослых людей. Патрик любил Майю больше всего на свете, но появление в доме ребенка оказалось чем-то вроде вступления на чужую и неизведанную территорию, где за каждым углом подстерегают новые источники стресса. Почему это она не спит? Почему кричит? Может быть, ей жарко? А может, холодно? Что это у нее там за красные пятнышки? Взрослые скандалисты были, по крайней мере, чем-то знакомым, с ними он знал, как себя вести.
Уставясь пустыми глазами в бумаги, которые лежали перед ним на столе, Патрик пытался хоть немножко очистить мозги от опутавшей их паутины, чтобы приняться наконец за работу. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть от неожиданности, и только после третьего он снял трубку.
– Патрик Хедстрём.
Десять минут спустя он схватил висевшую у двери куртку и, одеваясь на ходу, забежал в кабинет Мартина Мулина:
– Мартин, рыбак вышел в море проверить ловушки для омаров и выловил труп.
– Это где же? – растерянно переспросил Мартин.
Ужасная новость как гром среди ясного неба поразила полицейский участок Танумсхеде, где по случаю понедельника народ еще толком не успел раскачаться.
– У Фьельбаки. Он причалил к пристани у площади Ингрид Бергман. Надо выезжать. «Скорая» уже в пути.
Мартину не требовалось повторять дважды: он тоже надел куртку, потому что стоял ненастный октябрьский день, и вслед за Патриком направился к автомобилю. Машина ехала быстро, и Мартин хватался за потолочный ремень, когда на крутых поворотах ее заносило на обочину.
– Это несчастный случай? – спросил он.
– Откуда мне знать? – буркнул Патрик, но тотчас же устыдился своего раздраженного тона. – Прости, это от недосыпа.
– Ничего. – Вспомнив, как скверно выглядел его товарищ в последние недели, Мартин с готовностью простил ему резкость.
– Мы пока знаем только то, что ее выловили час назад и, по словам рыбака, она, вероятно, пробыла в воде недолго. Ну да скоро и сами увидим, – добавил Патрик, направляясь мимо Галербакен к пристани, возле которой была причалена деревянная шлюпка.
– Она?
– Да. Это девочка, еще маленькая.
– Вот черт! – ругнулся Мартин, пожалев, что не послушался внутреннего голоса, который соблазнял его не ходить на службу, а остаться дома в постели с Пией.
Поставив машину возле кафе «Пристань», они быстрым шагом двинулись к лодке. Как ни странно, никто еще не пронюхал о случившемся, и полицейским не пришлось разгонять любопытных.
