Июль 1813 года
Акерджил, Кейтнесс, Шотландия
Среди ночи его разбудил знакомый, леденящий сердце голос. Лахлан Синклер задрожал, но не от холода, а от ужаса. Волосы на его голове встали дыбом, в висках быстро-быстро застучало, а на лбу выступил пот. Он замер, мысленно запрещая себе прятаться с головой под одеялом. Легче от этого не станет – это уже было не раз проверено на опыте.
– Лахлан-н, – завывал голос под позвякивание цепей. – Лахлан-н.
Казалось, завывания заполнили всю комнату. От неумолкаемых заунывных стенаний дыхание перехватило. Лахлан попытался прогнать наваждение прочь, но тяжелый давящий сон не желал отступать, а просыпаться не хотелось, тем более учитывая, что он знал, что его ждет.
Усилием воли он открыл глаза. Он видел это много-много раз, но привыкнуть к такому зрелищу было невозможно. Страх парализовал его. Лахлан сжался и замер.
Склонившись над его кроватью, стоял мертвенно-бледный призрак с зияющими пустотой глазницами. Взлохмаченные волосы, оборванная одежда и позвякивающие цепи вызывали ужас. Несмотря на высокий рост и широкие плечи, несмотря на всю свою внушительность, освещенный тусклым светом ночника призрак мерцал и колебался.
Они были очень похожи. На Лахлана словно из зеркала смотрело его отражение – только сильно изнуренное, бледное, с резкими морщинами.
Это был его отец – Уильям Синклер.
Во всяком случае, то, что от него осталось.
– Лахлан, спаси меня!
Приказ прозвучал как-то жалко. Тяжкое бремя – спасать бессмертные души своих предков, но именно такой удел выпал на долю Лахлана. Это его изводило, но, увы, только он один мог дать их душам долгожданный покой.
Но для этого надо было совершить настоящий подвиг.
– Умоляю, – взывал призрак, протягивая вперед руки.
Цепи на запястьях зазвенели столь же жалостливо. Но тут призрак испуганно оглянулся назад. Очевидно, его что-то напугало. С жалобным воплем он исчез.
В спальне стало тихо. Лахлан облегченно вздохнул, хотя его по-прежнему била нервная дрожь. И так каждый раз. Им овладевал панический ужас, и ничего нельзя было поделать. Страх побеждал. Хотя здравый смысл твердил, что перед ним всего лишь призрак.
Да, именно призрак или привидение. Но все было намного сложнее.
Привидение напоминало Лахлану о надвигавшемся конце.
Скоро ему будет тридцать, и чем ближе была это дата, тем чаще возникал перед ним призрак отца, тем настойчивее звучали его мольбы. По-видимому, привидение тоже знало, что времени осталось мало.
Настолько мало, что беззаботный сон казался непростительной роскошью.
Лахлан резко отшвырнул одеяло. Настолько резко, что на какое-то мгновение стены комнаты закружились, но тяжкое сновидение, словно туман застилавшее его сознание, не торопилось отпускать свою жертву.
В Шотландии, где, как он надеялся, все должно было прекратиться, его сновидения стали еще ярче, мучительнее и продолжительнее. Ночные приступы страха были настолько сильными, что он уже не знал, как с ними справляться.
Была глубокая ночь, однако сна как не бывало. Лахлан посмотрел на склянку с настойкой опия. Лондонский врач назначил ему надежное и верное средство для успокоения возбужденных нервов.
Теперь это больше походило на злую шутку или издевательство. Лекарство не уменьшало его страдания, а напротив, увеличивало их. По ночам он буквально трясся от страха.
Лахлан пристально посмотрел на пузырек с опиумом. Ему уже не раз приходила в голову мысль, что в этой склянке скрыто его спасение. Немного смелости и твердости духа: всего несколько глотков, а потом вечный покой. Конец ночным кошмарам. Призрак больше не будет к нему приставить, мучить и изводить своими мольбами.
Искушение, конечно, было очень велико.
Но на столь «отважный» поступок ему просто не хватало духа.
Кроме того, перед смертью ему следовало закончить несколько дел, и их было немало. Он был последним в роду, и чувство долга перед предками обязывало его привести все дела в надлежащий порядок. Во всяком случае, сделать то, что было в его силах.
Он решительно выбросил из головы мысль о настойке опия. Нельзя быть столь малодушным.
«Пусть моя гибель предрешена, но я сам, – поклялся про себя Лахлан, – не стану искать смерти».
Нетвердыми шагами он подошел к шкафу с одеждой. Простые брюки и белая рубашка – то, во что можно было одеться без помощи прислуги – составили его незамысловатый наряд. В столь поздний час немногочисленные все еще остававшиеся в замке слуги крепко спали. Даже если разбудить посреди ночи верного Дугала, служившего Лахлану с незапамятных времен, его вряд ли обрадует столь ранний подъем.
Эти ночные часы принадлежали только ему. Ему одному и никому больше.
С зажженным светильником Лахлан вышел в пустынный зал родового гнезда Синклеров, древние стены которого были в глубоких трещинах, а местами даже осыпались. Из всех щелей тянуло холодом. Лахлан торопливо пересек зал. Он направлялся в картинную галерею, где висели портреты его предков, именно там он коротал ночные часы.
С портретов на него глядели давно умершие представители рода Синклеров. Это были сплошь молодые люди в полном расцвете сил, без единого седого волоса. И неудивительно! После того как любому из Синклеров переваливало за тридцать, они долго на свете не заживались. Лахлан остановился перед крайним, написанным совсем недавно портретом, на котором был изображен его отец, и принялся вглядываться в знакомые черты. Да, именно это лицо являлось перед его мысленным взором каждую ночь. Дольше смотреть на лицо отца было тяжело, и, отведя взор, Лахлан прошел дальше – к неглубокой нише, где скрывался портрет другого Синклера. Этот портрет как будто прятался от людских глаз, и не зря. Забыть о том, что наделал изображенный на нем негодяй, было невозможно, как и простить его.
По возрасту он резко отличался от других Синклеров, это был почти старик – лицо все в морщинах, поседевшие волосы. В отличие от его потомков, барон Росслин дожил до очень почтенного возраста – до шестидесяти пяти.
На нем был наряд, который носили в начале четырнадцатого века. Барон Росслин стоял, гордо выпрямившись, на его губах играла злобная, самодовольная улыбка. Он словно насмехался над своими потомками. В руках он держал священную реликвию – крест шотландских королей. Крест был сделан из золота и усыпан драгоценными камнями, а также украшен изображением красного оленя, символа клана Синклеров.
По одним сведениям, священный крест привезли из Святой Земли после одного из крестовых походов, по другим – крест принадлежал какой-то колдунье из племени друидов. Как бы там ни было, но обе истории сходились в одном. Согласно преданию, крест символизировал собой сердце Шотландии, и роду Синклеров была доверена высокая честь – хранить его.
