Великое наслаждение сотрясало тощее тело сира Пиорока. Он вопил от восторга и одновременно от отчаяния, в сладостной судороге вцепившись пальцами в резную дубовую спинку своего ложа.
Даже сквозь розовое марево неслыханного блаженства холодный разум его не переставал сознавать, что для отчаяния, собственно, причин куда больше. Восторг был лишь в этом кратком и вот-вот грозящем прерваться мгновении. Дальше начиналось страшное.
Он знал, что не выдержит соблазна и потеряет всё, что мог бы иметь, отдав его за этот краткий миг горчайшего наслаждения. Он знал, что вслед за этим потеряет и последнее, что имел – и это будет куда хуже. Знал он и то, что месть Небес, грозящая ему за этот выбор, будет ужасна. Наконец, он знал и то, что всё это будет зря. Он знал, что нелюбим и никогда любим не будет.
Но всё это, знал он, будет потом. А сейчас он пьёт райский напиток до дна, в последней конвульсии дикого экстаза едва не выламывая спинку многострадального своего ложа. Рассохшегося, скрипящего от старости ложа, на котором некогда он и сам был зачат.
Но позволим же Пиороку хоть на миг забыться – и перенесёмся вместе с ним в те светлые дни прошедшего, где ничто ещё не предвещало беды, где он был весел, лёгок и свободен.
Хочется сказать: «…и счастлив». Но это было бы неправдой. Счастлив Пиорок не был – хотя бы потому, что был постоянно голоден. Голод да вечная забота, как подлатать свой тощий кошель, в котором что ни день возникают всё новые дыры – вот что почти целиком заполняло мысли этого высокородного барона, чьи славные предки, увы, не умели толком вести хозяйство.
И всё же он не унывал. Кое-что предки ему всё же оставили: здоровое, сильное тело, смазливое лицо да хорошо подвешенный язык, чтобы нравиться дамам – а это уже немало. В двадцать лет это почти готовое состояние. В тридцать – это нечто, дающее надежду, даже если, кроме этого, у тебя ничего нет. В сорок этого уже, конечно, маловато, – а всё же лучше чем ничего, тем более когда на свете полным-полно пожилых дам, в чьих глазах ты – всё ещё смешной желторотый юнец.
Человек несведущий и грубый мог бы на этом месте задать вопрос: но какого же рожна Пиорок ждал до сорока (и даже дольше)? Что ж он вовремя не пустил в оборот столь ценный капитал, имя которому – юность?! Или он думал, что она будет длиться вечно?..
Вопрос, впрочем, резонный; Пиорок и сам не раз задавал его себе. Но, как известно, на вопросы, заданные самому себе, ответа зачастую не получаешь. Вот почему однажды Пиорок набрался смелости и задал его на прощание одной милой и весьма небедной даме – после того, как она встала в длинный ряд тех, кто турнул сира Пиорока со всей его красотой и мужским обаянием.
Вопрос звучал просто и смиренно: «Что же со мной не так?» К счастью, дама была щедра и незлобива, и – коль скоро с Пиороком её ничего больше не связывало – не отказала ему в этой последней благости. Ответ её, однако, оказался неожиданным и поразил беднягу в самое сердце:
– Запах, – сказала она.
– Как, милая госпожа? Но разве я чем-то болен или использую недостаточно благовоний? Я регулярно посещаю мыльню, цирюльника и…
Дама поморщилась.
– Не этот запах, – сказала она. – Всё, о чём ты говоришь, никоим образом не оттолкнуло бы меня. Возможно, даже наоборот.
– Но что же тогда…?
– Это ощущается не носом. Чем – не знаю. Но я чую его, даже когда ты ещё не вошёл в комнату. Это запах неудачи, тщеты, запах неизбежного провала всех начинаний. С таким недостатком не берут в любовники. Не то что в мужья.
Тут-то Пиорок и понял, о чём она говорит. Этот «запах» он и сам за собой знал. Просто раньше ему и в голову не могло прийти, что женщины так остро ощущают его; это стало для него неприятным и грустным открытием.
«Ты должен что-то сделать с этим», – сказала та дама напоследок. Но что он мог сделать? Она была права – его и впрямь преследовали неудачи. Вытравить их прилипчивый аромат он доселе знал только один способ. Но, оказывается, и этот способ ему заказан, и как раз из-за того, от чего он хотел избавиться. С ужасом Пиорок понял, что попал в заколдованный круг, выхода из которого ему уже никто никогда не подскажет.
И всё же он и теперь не унывал. Немного поразмыслив, он ясно увидел, что и в этой страшной цепи обстоятельств всё же есть одно слабое звено, которое вполне можно разъять. Нужно просто найти даму настолько богатую, чтобы головокружительный запах её собственной удачи перебил все его отталкивающие ароматы. И чтобы она смыла их с него своими деньгами, как неприятные запахи тела смываются струёй воды.
К делу Пиорок подошёл досконально. Для начала он составил список всех известных ему богатых вдов и незамужних дочерей герцогства Венниратского. (Самых старых и безобразных он, подумав немного, всё же вычеркнул. Он хотел продать лишь плоть свою, но не совесть).
Список всё равно получился длинным, и Пиорок боялся, что, пока он будет окучивать всех этих дам по очереди, то совсем состарится и потеряет последнее. Бить надо было прицельно. Поэтому, повздыхав немного, он вычеркнул ещё и самых красивых и относительно молодых дам.
После этой операции у него осталось пятеро кандидаток – не молодых, но и не слишком старых, довольно приятной наружности. С этим уже можно было работать. Он составил график посещений и принялся делать визиты.
Дамы принимали его радушно, всегда рады были поддержать ненавязчивую светскую беседу и чем-нибудь угостить. Две из них, впрочем, очень скоро дали ему понять, что не могут предложить ничего, кроме нежной дружбы. Иные вообще давно перестали интересоваться любовью, а кто-то всё же пока ещё интересовался, но не с ним, Пиороком. По итогу у него осталось только два варианта – госпожа Ларриск и госпожа Фрисеон – с которыми как будто что-то наклёвывалось. К ним он и продолжил ездить.
Он и сам не знал, кому отдаёт предпочтение. Как человек ему больше нравилась Фрисеон: она была разумна, спокойна и добра. С хохотушкой Ларриск ему иногда было неловко: не над ним ли она смеётся? Зато он явственно видел, что когда-то она была красива; а Пиорок умел ценить женскую красоту, особенно в сочетании с достатком.
Замок Фрисеон был хорошо и совсем недавно отремонтирован, а у госпожи Ларриск были заливные луга. До госпожи Фрисеон проще и быстрее было добираться, зато у Ларриск лучше был повар. Богаты и немолоды они были примерно одинаково, так что Пиорок решил отдаться судьбе и плыть по течению.
Как-то раз, когда он только-только выехал от Фрисеон, поднялся такой шквальный ветер, что чуть не сбил с ног его старика Ларда. Пиорок даже подумал, не вернуться ли назад; но госпожа Ларриск в последнее время была с ним даже ласковее, чем госпожа Фирсеон, и ему было жаль терять вечер. Пиорок пришпорил коня и храбро двинулся вперёд.
