История моя началась в далёком, малолюдном городке на севере Урала. Мать моя была учителем начальных классов и библиотекарем. Отец преподавал философию, высшую математику и теоретическую физику в университете. Со временем их лица, всё больше стираются из моей памяти.
Мой уход из дома не был запланирован, скорее это случилось спонтанно. Без моего на то прямого участия или воли. Началось всё с того, когда мне исполнилось одиннадцать лет. Мы жили на окраине. Впрочем, город не большой и большая часть жителей, так или иначе жила на окраине. Я любил уходить из дома на длительные пешие прогулки. Проходить через лес, взбираться на горы и наслаждаться природой в её истинном значении для маленького человека, только начинающего понимать и осознавать этот мир и своё в нём предназначение.
К тому времени, когда я изучил все ближайшие окрестности, прошёл год. Мне исполнилось двенадцать лет, но в день моего рожденья, в связи с выходным в субботу, я не пошёл в школу на занятия, а остался дома. Родителей не было. Отец защищал в этот день докторскую. Мать была с ним, в этот ответственный для него день. Скромное празднование двенадцатого для рождения с друзьями и родителями, было перенесено на вечер. Я никак не мог дождаться вечера, потому вышел немного пройтись, по окрестному лесу.
Как это обычно бывает, я слегка увлёкся и ушёл по знакомых тропам, гораздо дальше чем предполагал. На улице стоял тёплый сентябрь. Темнота опустилась гораздо раньше из-за наступивших на небо, серых и плотных, но не дождевых туч. Такие плотные облака обычное явление для нашего края. Особенно они красивы в час подсвета красным солнцем, на закате дня. Оглядев округу с возвышения, я бегом пустился вниз, поспешая домой.
Осталось преодолеть последний километр леса. Я уже представлял, как дома меня встретят встревоженные родители и заждавшиеся именинника друзья. Не хорошо конечно получилось. Я должен был их встречать на пороге, но думаю, на меня не будут сердиться родители и друзья, в этот особенный для всех, но не для меня день.
Бежать по лесу было уже довольно темно. Я перешёл на шаг. Облака частично расступились, обнажилась полная луна. Никогда не видел, чтобы луна сияла белым, бледно-голубым и каким-то жёлто-зеленоватым светом одновременно. Я даже остановился. Наверно застать такое редкое явление, само по себе лучший подарок, за все двенадцать лет. Вот бы тогда его увидел мой папа.
Что случилось дальше, я не помню. Наутро, я проснулся на сырой земле от холода, в каком-то курятнике. Всё кругом было в перьях и крови. Я был голый, грязный, измазан кровью и перьями. Потом был крик со двора. Я приоткрыл дверь в курятник и увидел хозяйку, причитающую над растерзанной, весьма крупной, немецкой овчаркой. У неё была выгрызена шея, а цепь оторвана. Израненное укусами тело, лежало посередине двора с закатившимися белками глаз. Мёртвая собака с укором смотрела на меня.
Я думал, меня стошнит, но обошлось. Хозяйка меня заметила и закричала, вызывая мужа с ружьём. Я сильно испугался, разбил насестом крохотное окошко под низким потолком и не знаю, как только в него пролез, был таков. Участок был у поля засеян высокой культурой. Я побежал по нему, в сторону спасительного леса.
Всё произошло само собой. Мне вдруг стало удобнее бежать, когда я опустился на руки. Отталкиваясь и гася удар, приземления грудью и вытягивая вперёд ноги. Не зная куда бежать, я двигался скорее зигзагом, чем по-прямой.
– Волк. Волк! – закричала хозяйка мне в спину, прогремел первый выстрел.
Картечь или дробь, срезала траву и взрыла землю справа от меня, метрах в трёх. От подгоняемого страха, я запнулся о кочку и кувырнулся. Вскочив вновь на лапы и уже сильно пригибаясь в высокой зелени досеменил до леса. Только в лесу я обернулся и увидел, как по полю рыщет мужчина с ружьём на плече. Наверно искал меня. Хотелось выть от негодования, но я понимал, что так можно нарваться на второй выстрел. То, что было раннее утро и ещё достаточно темно, спасло меня от прицельного попадания. Мужчина промахнулся ещё и от того, что наверно стрелял спросони.
Ещё с три дня я жил в лесу, жизнью волка и в теле волка. Нападая ночами, на домашнюю птицу. Лишь на четвёртый день, я обнаружил, что могу находиться одновременно в теле человека и волка. Хожу на задних лапах и частично думаю, как человек. Тогда я впервые увидел своё отражение. Это был самый горький день в моей жизни. Горький от понимания того, что больше я никогда не выйду к родителям и не увижу своих друзей. Я выл на убывающую луну всю ночь, а на утро, роняя волчьи слёзы, обернулся человеком.
В тот же день, украв чужую одежду с бельевых верёвок, я навсегда покинул родной город. Волк внутри меня говорил, что мне не стоит появляться больше дома. Волк внутри меня говорил, что с ним я теперь не пропаду, даже будучи один.
Пять лет подряд я вёл кочевой образ жизни, спускаясь по Уралу всё южнее и южнее. В местах, где я жил более двух месяцев, начиналась массовая охота на волка. Тогда, я уходил. На мой семнадцатый год, случилось непоправимое. Мне пришлось навсегда оставить родной Урал. Который я полюбил ещё сильнее, побывав везде, где хотел.
Так один раз, я весной нашёл себе очередное временное жилище. Это был большой национальный заповедник, я поселился в заброшенном домике лесника. Всё было прекрасно, раз в несколько дней я охотился на дичь, мелких животных и рогатый скот. Людей здесь не было, но один раз ко мне наведался лесник. Когда совершал обход. До полнолуния оставалась пара дней. Я пребывал в теле волколака. Когда он вошёл в мою избушку, то сначала стал заикаться, а потом стянул двустволку с плеча.
Всё произошло стремительно. Я вильнул. Выстрел пришёлся в настил из досок с сеном. Он служил мне вместо кровати. Второй выстрел он сделал в пол, когда мои окрепшие на семнадцатый год жизни челюсти, сомкнулись сначала на его запястье, а потом и на шее. Когда лесник без кисти упал на пол и безжизненно, испуганными глазами смотрел в потолок, с меня схлынула волчья злость и хищная агрессия. Впервые за последние семь лет и последний раз в жизни, я зарыдал как человек, над телом убитого человека.
Наверно всё дело в воспитании, которые мне дали мои мать и отец. Убийства животных я мог себе простить. Они были продиктованы моей новой природой и непрерывно, меня терзающим голодом. Волчьим голодом. Однако убийство, когда-то бывшего себе подобным, наложило на меня неизгладимый отпечаток вины и большой ответственности.
Голод не тётка и даже не дядька. Голод – волчья натура. К утру я попробовал лесника на вкус, но быстро взял себя в руки и остановился. Похоронил его тело, рядом с избушкой по-человечески и со всеми почестями. Поставил даже крест. У него на шее имелся маленький крестик. Думаю, я поступил правильно.
