Мы, изнывая в душных городах, тщетно мечтали о неведомых дорогах, что простираются за горизонтом, покуда Нужда и Надежда не благословили наш путь, ссудив нам новую душу, иную, чем у Человека.
Р. Киплинг
Рихман опаздывал. Ковальчик посмотрел на часы – он любил эти часы, добротный швейцарский хронометр, потому что это была единственная его награда, на которую – он чувствовал – он имеет полное право. Остальные ордена и звания он получил за то, что по его приказу делали другие. Эту он заслужил сам.
Сзади, на платиновой крышке было выгравировано: «ЗА ХРАБРОСТЬ» и ниже:
«Международный союз астронавтов».
Он привел тогда корабль. Собственно говоря, он был единственным, кто вернул тогда корабль на Землю из долговременной экспедиции. Она длилась двадцать два года – по земному времени и пятнадцать – по судовому. Разницу съел старик Альберт.
Он привел корабль с восемью членами экипажа; меньше трети, но все равно неплохо. Еще за орбитой Марса их было одиннадцать, но двоих он собственноручно расстрелял на подходе к Базе, а еще один покончил с собой, бросившись на распределительный щит. Довольно неприятный способ самоубийства и утомительный – не так-то просто снять крышку с распределительного щита на корабле, но этот как-то ухитрился. Выскребал его оттуда Ковальчик тоже собственноручно.
Вот об этом он никому не рассказывал… впрочем, кому надо, те и так знали – все было зафиксировано в бортовом журнале.
Все знали…
Вот тогда-то он и получил эти часы. И благодарность от правительства. И неплохой пост в МСА. И пенсию. И еще черт-те чего.
Потому что остальные корабли не вернулись.
Его отчет был единственным…
А он еще боялся военного трибунала, дурак… Когда он сидел в карантине, который полагал заодно и за следственный изолятор, и молоденький, с иголочки, лейтенант привел его перед ясные очи комиссии, он сгрыз ногти чуть не до локтей. А теперь он здесь…
Потому что тогда он вернулся. И написал отчет. И еще потому, что на Земле уже более полувека не было крупных войн – только локальные конфликты в странах Третьего мира, но это не в счет. И вся нерастраченная в больших и малых заварушках энергия человечества ушла на освоение дальних пространств…
Его корабль был третьим по счету и еще два корабля ушли с орбиты уже после того, как «Энтерпрайз» покинул пределы Солнечной системы. И ни один не вернулся.
Кроме его корабля. Кроме «Энтерпрайза».
Когда вошел Рихман, Ковальчик снова взглянул на часы.
Демонстративно.
Рихман опоздал на семь минут.
И даже не извинился.
И руки не подал – просто стоял и смотрел на Ковальчика. Во взгляде его читалась брезгливость – Ковальчик к этому привык.
– Я вам не нравлюсь, Рихман, верно? – равнодушно спросил он. Рихман ему тоже не нравился. Плевать – лишь бы от этого был хоть какой-то толк. Тем более, говорили – он лучший.
Рихман, нужно отдать ему должное, не стал отпираться.
– Естественно, – сказал он. – Что тут может нравиться… Вы насели на директора, он насел на меня… По своей воле меня бы здесь не было. Вы – маленький фюрер… Еще счастье, что у вас все-таки ограниченная власть.
Ковальчик пожал плечами.
– Власть у меня, кстати, практически неограниченная. В подведомственном мне Проекте. Бросьте, Рихман, вы же психолог… у вас, немцев, просто-напросто национальный комплекс вины… вам не нравятся жесткие методы…
– Какой там, к черту, комплекс? Я вчера весь вечер читал отчеты – вы утопили корабль в крови. У вас руки в крови, Ковальчик…
Ковальчик неторопливо приблизился к нему. Глаза у него были светлые, почти прозрачные, с черным ободком вокруг радужки.
Наверняка он все еще нравится женщинам, ни с того ни с сего мелькнуло в голове у Рихмана.
– Верно, – сказал Ковальчик, – я утопил корабль в крови. Иначе нельзя было. Я прошел через ад, Рихман. Я до сих пор ночью просыпаюсь в холодном поту… Я слышу их голоса…
Он твердыми пальцами взял Рихмана за подбородок и какое-то время молча смотрел ему в глаза, пока тот, не выдержав, не отвел взгляд.
– И я сделаю все, слышите – все! – чтобы больше не повторилось ничего подобного…
– Ваш проект – безумие…
Ковальчик усмехнулся, показав крепкие белые зубы.
– Безумие как раз по вашей части, Рихман, верно? Потому мы и вышли на вас…
– Я уже говорил это на совещании, скажу еще раз… эта методика опробована на отдельных больных… но уж никак не на целых группах…
– Но ведь вы не будете иметь дело с больными, Рихман. Вы будете иметь дело с астронавтами, а они очень здоровые люди… Потом… не так уж и велики эти группы… Человек по тридцать, не больше. Четыре экспериментальных экипажа…
– Я еще умею считать, – сухо сказал Рихман.
– А! – произнес Ковальчик. – Я понял! Вы из тех, кто считает, что космические полеты не нужны, верно? Пустая трата человеческого материала…
– Да… материала, – Рихман вложил в это слово всю возможную иронию, но, похоже, без толку – Ковальчик не понимал иронии. – К чему вообще такая судорожная активность? Еще немного, и многие вопросы решатся сами собой. Ваш проект никому не понадобится, потому что…
– Не пойму я вас, – произнес Ковальчик, пожав плечами, – с одной стороны насильственное вмешательство в психику вам претит… уж больно, мол, тонкие материи… с другой – вы, видно, из тех, кто тогда голосовал за Имморталии. А ведь это – покушение на саму природу человека…