Полину переполняли одновременно радость и грусть, тоска и счастье.
Несвойственные Полине ощущения не покидали ее уже несколько недель. Радость была разной – то тихой и нежной, вдохновляющей и будоражащей, то громкой, визжащей, хохочущей до слез и рыдающей от счастья. А грусть появлялась вдруг. Из ниоткуда.
И теперь, когда Полина широко шагала по Невскому проспекту в новых, накануне купленных, осенних сапожках, ей казалось, что она вовсе не идет, а летит, парит над мокрым искрящимся на солнце тротуаром. Распущенные волосы развевались на ветру. И яркий теплый день среди дождливого октября пах весной.
Сердце Полины застучало от волнения. В воротах дворца творчества юных она заметила желтый пиджак. Его обладателем был худой высокий молодой человек с длинным носом и деловым взглядом. Молодой человек размахивал руками, громогласно кричал в телефон и ругался.
Полина в забвении не сводила с него взгляд. Она не чувствовала ног, а глаза ее перестали моргать.
– Полина! – внезапно заорал желтый пиджак, заметив растрепанную девчонку с широченной улыбкой. Она таращилась на него очумевшими глазами. – Ты знаешь, где Колбасников?
«Михеев заговорил со мной. Михеев первым заговорил со мной!» – в голове Полины гремел оглушительный фейерверк.
– Знаешь, где Колбасников? – нетерпеливо повторил Михеев.
– Нет, – Полина завертела головой, продолжая улыбаться.
– Жаль, что не знаешь, где Колбасников, – чересчур мрачно для солнечного дня сказал Михеев. – За ним приехали из опеки. Ждут наверху, в редакции, потому что ни дома, ни в школе Колбасникова не было уже пару дней. И он, скорее всего, не знает, что его мама… – тут Михеев споткнулся на полуслове, выдохнул, отведя взгляд.
Улыбка сошла с лица Полины. Вереница тревожных мыслей, как черные тучи, затмила солнечный день. Радость поникла и забилась куда-то глубоко. Михеев продолжал говорить сбивчиво и нервно очень, очень, очень страшные слова. Полина, как и Глаша, как и сам Кира догадывались, что когда-нибудь… Когда-нибудь, а не в огненно-яркий солнечный день посреди октября! В день, который должен был быть особенно счастливым!
– Его телефон вне зоны доступа, – подытожил Михеев, и голос его зазвучал тише. – Когда Кирилла найдут, то поместят в детский дом. У него нет родственников. Про отца он врал, – Михеев озадаченно вздохнул. – Я слышал, что рассказывала женщина из опеки. Не знал, что Кириллу так туго приходится. А ты знала?
Полина знала, но, опустив глаза вниз, отрицательно покачала головой. От застилавшей пелены слез отблески мокрых плит казались ослепительными.
Михеев посмотрел на часы, оставалось пару минут до начала лекции по журналистике.
– Вряд ли Кирилл придет. Я хотел его предупредить. Хотя какой толк! Куда ему еще деваться, кроме детского дома.
И Михеев огромными шагами быстро направился во дворец. Полина засеменила следом, по дороге размышляя, где может быть Кира.
Рано утром, еще не было и восьми утра, Кира и Глаша выползли из-под стола в ее комнате: вот уже три года, как там был вход в Лисофанже, появившийся под нарисованными Полиной волнами.
Ребята споткнулись о коробку с новыми сапожками и повалили собранный чемодан. Глаша бесцеремонно распахнула шторы, залив комнату первыми трепетными лучами солнца. Они с Кирой наперебой рассказывали сонной Полине, как в Лисофанже накануне выпал снег, с утра светило солнце и можно было умереть от жары, а пару дней назад штормило и выл ураганный ветер.
Последнее время Кира чаще и дольше оставался в Лисофанже, в Летающей квартире. Полина напротив давно не наведывалась в свой придуманный мир. Ее жизнь кружилась, неслась, парила вокруг Михеева. И Лисофанже с его заботами отошло на второй план.
Полина сквозь забвение дремоты слушала, о чем болтают друзья.
– В последний день перед каникулами можно и в школу наведаться, – рассудил Кира, шкодно подмигнул и громко рассмеялся.
В комнату ворвалась разбуженная мама Полины. Она никак не могла привыкнуть, что в комнате дочери постоянно появляются ее друзья. Сама она не могла попасть в Лисофанже, потому что ее рационализм не позволял видеть то, что неподвластно объяснению.
Некоторое время мама Полины не догадывалась о существовании Глаши. В конце концов она вычислила подвох и к радости Глаши не стала ее опекать и воспитывать. Наоборот, поставила Глашу в пример Полине: «Бывают же настолько самостоятельные дети!»
Несмотря на это, мама недолюбливала Киру и Глашу за производимый ими шум, громкие голоса и смех. Войдя в комнату, она немедленно выдворила Киру и Глашу из квартиры, как всегда, ругаясь на проходной двор и невоспитанных детей.
Полина попыталась снова заснуть, но день предвещал столько радости, что Полина лежала и смотрела, как за окном зарождается самый счастливый день в ее жизни.
Теперь от радости не осталось и следа. Полина не слушала лекцию по журналистике, а под столом набирала по очереди то Кире, то Глаше. Телефон Киры по-прежнему был выключен, а у Глаши раздавались гудки, гудки, длинные гудки. После лекции в телефоне наконец раздался бодрый голос Глаши:
– Салют, Полина! Прости, что не отвечала. Мы были в кино.
Полина побледнела от страха: «Неужели они не знают?»
В пустынном сквере дворца, где они договорились встретиться, Полина прислонилась к стволу дуба и рвала в руках оранжевый лист. На новые сапожки падали оранжевые ошметки. Как странно, думала Полина, что еще накануне самой большой проблемой было выбрать сапожки. Ей понравились замшевые, походившие по фактуре и цвету на ее плюшевого медведя.
Вдали показались Кира и Глаша. В одинаковых мешковатых толстовках ярко-оранжевого цвета. Как два осенних листа. Ребята передавали друг другу бутылку молока и жевали багет. Полина взволнованно всматривалась в их силуэты. Они шли, не торопясь, в надвинутых на лица кепках.
– Хочешь молока? – предложила Глаша, как ни в чем не бывало.
– Мы три фильма на халяву посмотрели, – беспечно сообщил Кира, скинув черный рюкзак с надписью «Не прислоняться» на скамейку и усаживаясь на ее спинку. – На первый сеанс зашли с выхода! А в конце фильма выходишь в вестибюль будто в туалет и теряешься в толпе зрителей на следующий сеанс, – рассказывал Кира, ухмыляясь их находчивости. – Билеты ведь не на входе в зал проверят, а раньше, перед вестибюлем, представь.
– Что ты киснешь, Полина? – спросила Глаша, улыбнувшись. – Боишься признаться Михееву, что втюрилась в него по уши? Давай я признаюсь вместо тебя?
– Нет, признайся ему сегодня, в самолёте по пути в Париж, – предложил Кира. – Тогда Михеев не сможет от тебя сбежать.
Глаша рассмеялась. Кира лишь слегка хмыкнул, отхлебнул молока и отвернулся в сторону гудящего Невского. Потом спрыгнул со скамейки, подобрал три каштана и принялся ими жонглировать.
