Никто не заметил, что Квентин проделал фокус. Они шли по неровному тротуару втроем: Джеймс, Джулия, Квентин. Джеймс и Джулия держались за руки – вот оно как теперь. Все в ряд не умещались, поэтому Квентин плелся сзади, точно непослушный ребенок. Он предпочел бы идти только с Джулией или уж вовсе один, но не все получается как ты хочешь – так, по крайней мере, говорят факты.
– Эй, Кью! – бросил через плечо Джеймс. – Давай-ка обговорим стратегию.
Он, похоже, шестым чувством определял, когда Квентин начинает себя жалеть. У Квентина собеседование через семь минут, у Джеймса – сразу за ним.
– Твердое рукопожатие. Смотреть прямо в глаза. Когда он проникается к нам доверием, ты бьешь его стулом, а я раскалываю пароль и отправляю мейл в Принстон.
– Просто будь собой, – посоветовала Джулия.
Ее темные волосы стянуты сзади в волнистый хвост. Она всегда с ним мила, и от этого ему почему-то еще хуже.
– Да какая разница, что говорить.
Квентин снова проделал фокус. Совсем простой, с пятицентовиком. В кармане пальто, где никто не мог видеть. Туда и обратно.
– Есть одна догадка насчет пароля, – сказал Джеймс. – «Пароль».
Просто невероятно, как долго все это тянется. Им всего по семнадцать, но чувство такое, будто он знает Джеймса и Джулию вечно.
Бруклинская школьная система стремится выделять одаренных детей, а из одаренных вылущивает юных, так сказать, гениев. Вследствие этого они трое без конца сталкивались на риторических состязаниях, региональных экзаменах по латыни и в крошечных, суперпродвинутых математических классах. Из зубрилок зубрилки, чего уж там. К выпускному классу Квентин знал Джеймса и Джулию лучше всех на свете, не исключая родителей, и они тоже знали его как облупленного. Каждый из них предвидел, что скажет другой, не успевал тот еще рта раскрыть, и с сексом тоже определились. Джулия – бледная, веснушчатая, мечтательная, играющая на гобое и разбирающаяся в физике еще лучше Квентина – никогда не будет с ним спать.
Квентин, высокий и тонкий, по привычке сутулился – ведь все направленные с неба удары, по логике, поражают в первую очередь самых длинных. Волосы длиной до плеч так и остались мокрыми после физкультуры и душа. Перед собеседованием их следовало бы высушить, но он почему-то – в приступе автосаботажа, что ли, – не сделал этого. Низкое серое небо грозило снегом, и мир персонально для Квентина показывал невеселые кадры: ворон на проводах, растоптанное собачье дерьмо, гонимый ветром мусор и бесчисленные трупы дубовых листьев, попираемые транспортом и пешеходами.
– Вот пузо набил, – пожаловался Джеймс. – И почему я всегда обжираюсь?
– Потому что ты прожорливый свин? – предположила Джулия. – Потому что на собственные ноги надоело смотреть? Потому что хочешь дорастить пузо до пениса?
Джеймс запустил руки в каштановые кудри на затылке, подставив распахнутую грудь верблюжьего пальто ноябрьскому холоду, и громко рыгнул. На него холод не действовал, а Квентин мерз постоянно, точно застряв в какой-то личной зиме.
– Был один паренек в старину
По имени Дэйв-о,
Он добрый меч носил на боку
И ездил на добром коне-о, – запел Джеймс на мотив «Короля Венцесласа» или, возможно, «Бинго».
– Ой, нет! – крикнула Джулия.
Джеймс написал эту песенку пять лет назад к школьному смотру талантов, и все они успели выучить ее наизусть. Джулия пихнула певца на мусорный бак, а когда это не помогло, сорвала с него шапку и стала лупить ею по голове.
– Моя прическа! Специально для собеседования!
Король Яков, подумал Квентин. Le roi s’amuse[2].
– Не хочу быть занудой, – сказал он, – но у нас в запасе всего две минуты.
– Боже мой! – ужаснулась Джулия. – Герцогиня! Мы опаздываем, опаздываем!
Мне полагается быть счастливым, подумал Квентин. Я молод, здоров. Родители, тьфу-тьфу, тоже ничем особенно не болеют. Папа редактирует медицинские учебники, мама – рекламный художник (просто художник, поправила бы она). У меня хорошие друзья. Я прочно вхожу в середку среднего класса. Средний балл у меня такой, что большинство вообще не поверило бы, что он таким может быть.
И все же Квентин, шагая по Пятой авеню Бруклина в черном пальто и сером парадном костюме, счастливым себя не чувствовал. Почему так? Он собрал все необходимые ингредиенты, тщательно исполнил ритуал, произнес слова, зажег свечи, совершил жертвоприношение – но счастье, словно капризный дух, не пожелало явиться. Непонятно, чем еще можно его приманить.
Они шли мимо винных погребков, прачечных-автоматов, бутиков, сияющих неоном салонов связи; мимо бара, где старики уже выпивали, несмотря на раннее, три сорок пять, время; мимо коричневого Дома Ветеранов зарубежных войн с выставленной на тротуар пластмассовой мебелью. Все лишь укрепляло веру Квентина в то, что реальная жизнь должна быть совсем не такой. Космическая бюрократия поднапутала и подсунула ему эту дерьмовую замену.
Может, в Принстоне что-то исправится. Квентин повторил фокус с никелем.
– Играешься со своей волшебной палочкой? – осведомился Джеймс.
– Ни с чем я не играюсь, – вспыхнув, пробурчал Квентин.
– Стыдиться нечего, – хлопнул его по плечу Джеймс. – Это прочищает мозги.
Сквозь тонкую ткань костюма проникал ветер, но Квентин так и не застегнул пальто. Все равно по-настоящему он был не здесь, а в Филлори.
«Филлори» Кристофера Пловера, серия из пяти романов, издавалась в Англии с 1935 года. Пятеро братьев и сестер по фамилии Четуин попадают в волшебную страну, которую открывают случайно, проводя каникулы в доме своих эксцентричных дяди и тети. Гостят они там не совсем добровольно: отец у них сражается при Пашендейле[3], по пояс в грязи и крови, а маму уложили в больницу с какой-то загадочной нервной болезнью – вот детей и отослали в деревню.
Впрочем, эти несчастливые обстоятельства остаются где-то на заднем плане. Каждое лето, три года подряд, дети съезжаются из своих школ-интернатов в Корнуолл. Там они возвращаются в тайный мир Филлори, исследуют свою волшебную страну и защищают ее добрых обитателей от всевозможных злых сил. Самый упорный их враг – некая Часовщица, угрожающая заморозить само время и навсегда остановить Филлори на пяти часах особо дождливого сентябрьского дня.
Квентин, как все, прочел «Филлори» в младших классах, но в отличие от всех – например Джеймса и Джулии, – так и не переболел этой сказкой. В ней он спасался от реального мира; в ней находил утешение от безнадежной любви к Джулии – хотя как раз из-за них она, возможно, и не смогла его полюбить. Там, конечно, много детского, малышового. Взять хоть Лошадку: ночью она трусит по Филлори на бархатных копытцах, а спина у нее такая широкая, что на ней можно спать.
