1
Предновогодний вечер оказался грустным и откровенно мрачным. Такого никогда ещё не было в жизни Вероники. В прошлом году, помнится, она тоже грустила под Новый Год, потому что они с Андрюшей поссорились накануне, и он грозился провести праздничную ночь дома, с маменькой. Однако всё же пришёл к ней. Она, конечно, ждала. Накрыла стол, зажгла лампочки на ёлке. Но сама была зарёванная, с опухшими глазами, хоть и постаралась скрыть следы проведенной в слезах ночи, применив все известные ей ухищрения. Но всё-таки она ждала его. И он пришёл. Позвонил в дверь буквально за пятнадцать минут до заветной полуночи. Улыбнулся, как ни в чём не бывало, чмокнул её в щёку и протянул незатейливый новогодний подарок – щедрым он не был никогда.
Но всё это было в прошлом году. Тогда она ещё имела надежду. Сегодня надеяться было не на что. Уже ровно неделя прошла с того дня, когда Андрюша поставил точку в их отношениях. Он пришёл тогда серьёзный, как никогда, и даже какой-то торжественный. Целовать её не стал.
– Нам надо поговорить, Ника, – сказал чуть хрипловатым голосом.
Потом уселся за стол, а не на диван, как обычно, вроде бы отгородившись от неё его гладкой деревянной поверхностью, и выложил свою точку зрения на их отношения, длящиеся уже около двух лет. А вернее, как поняла Вероника, это было изложение точки зрения его маменьки, Натальи Сергеевны. Её Вероника не видела никогда, но очень хорошо представляла себе со слов сыночка. Красивая, ухоженная, властная женщина, твёрдо держащая в руках своё повзрослевшее чадо.
– Наши отношения были хороши, Ника, – продолжил Андрюша окрепшим голосом (видно, вспомнил наставления матушки), – но они себя исчерпали.
Он перевёл дух, высказав главное.
– Годы-то идут, – продолжил, завершая мысль, – я подхожу к тридцатилетию, и мне пора уже остепениться. Пришло время подумать о женитьбе, а это серьёзный шаг.
Вот это оказалось самым обидным из всего, что довелось услышать Веронике. Она, значит, и рассматриваться не может как претендентка на роль жены. Спать с ней, выходит, можно и нежиться в её заботливых объятиях тоже. А жениться нет? Она для этого нехороша? Ну, конечно. Кто она для его матери? Никто. Обыкновенная молодая женщина со средним образованием, скромными доходами и однокомнатной квартирой в спальном районе. К тому же, далеко не красавица, как каждый день напоминает ей зеркало, когда она даёт себе труд заглянуть в него, уходя из дома. Хотя некоторые находят её очень милой. Но его маменьке, как видно, нужна принцесса для сыночка, уж никак не меньше. А как же! Несмотря на то, что, если говорить по правде, он и её-то, Вероники, не заслуживает по своим мужским достоинствам. Что уж говорить о принцессе.
И молодая женщина сама себе удивилась, когда, услышав эти слова, вдруг ощутила в себе высоко поднявшуюся волну гнева. Это взыграла её женская гордость, которую она вот уже скоро два года придавливала в себе, и убеждала, и уговаривала, – ну не быть же, мол, одной, а Андрюша такой милый, безобидный, хоть и маменькин сынок.
Она гордо подняла голову, сверкнула гневным взглядом и жестом королевы указала ему на дверь.
– Вон из моего дома, ничтожество, – жёстко проговорила самой себе незнакомым голосом, – и забудь сюда дорогу навсегда.
Андрюша опешил в первый миг, но потом в его глазах появилось послушное выражение – к таким командам он, надо думать, привычен, как хорошо выдрессированный пёс. Поспешно встал, оделся и ушёл, тихо закрыв за собой дверь. Она даже не вышла его проводить. А потом вдруг горько разрыдалась, заревела белугой, оплакивая свою несчастливую, такую нескладную жизнь.
2
Сколько Вероника помнила себя, столько она жила в этой квартире. Хотя родилась, говорила мать, не здесь. Но выяснить подробности своего раннего детства, не сохранившегося в памяти, девушка так и не смогла. Мать на такие вопросы не отвечала, а иногда и прикрикивала на излишне любопытную девочку. Особенно ласковой с дочерью она не была никогда.
Из всего этого Вероника сделала вполне правдоподобный вывод, что в этом самом раннем периоде её детства скрыта какая-то тайна. Тем более, что жили родители, что называется, как кошка с собакой. Ссоры, крики и даже драки были в семье явлением обычным. В небольшой однокомнатной квартире всё это, естественно, происходило на глазах у ребёнка. Вероника страшно пугалась каждый раз, когда начиналась ссора. Тогда она забивалась куда-нибудь в укромный уголок, крепко зажмуривала глаза, закрывала руками уши и сжималась в комочек. И сидела там до тех пор, пока кто-нибудь из родителей не вытаскивал её из укрытия, как котёнка. Однако реакция в край перепуганной девочки не останавливала взрывоопасных супругов, в любую минуту готовых к новой схватке.
Когда Вероника подросла, она стала думать, что эти бурные сцены доставляют родителям удовольствие, причём обоим. Это всё-таки было проявление эмоций, а других между ними дочь не замечала. Никаких улыбок, никаких ласковых слов – никогда. Было удивительно, как они до сих пор не разбежались в разные стороны. Но их развела смерть.
Отец умер, когда Вероника была в седьмом классе. Во время очередного скандала в семье он замахнулся, чтобы ударить жену, да так и осел на пол с поднятой рукой. «Скорая» приехала быстро и увезла его в больницу. Домой он больше не вернулся, скончался на больничной койке.
Мать была сама не своя от горя. Она так надрывно рыдала, когда мужа увезли в больницу, что сердце девочки сжималось. А на кладбище на неё вообще невозможно было смотреть – она кидалась на гроб, громко стенала и выражала желание тоже умереть и быть похороненной вместе с ним.
Вероника долго не могла понять, что же происходило на самом деле. Мать после похорон притихла. Она стала совсем неразговорчивой, и частенько замирала с остановившимся, направленным в никуда взглядом. И казалось, что находится она сейчас не здесь, а совсем в другом месте, скорее всего, в своём прошлом. И однажды девочка задала-таки вопрос, который так долго не давал ей покоя. Мать посмотрела на неё каким-то странным взглядом, которого Вероника не поняла, отвернулась. Потом заговорила.
– Тебе этого не понять. И дай тебе Бог никогда не испытать такой любви, обжигающей как пламя, острой как нож и мрачной как сама преисподняя, – голос звучал глухо, словно из подземелья.
Вероника ничего не поняла, но спрашивать больше не решилась. Ей представлялось, что любовь это светлое и радостное чувство, а оказывается… И она стала бояться любви – пример перед глазами был слишком ярким и впечатляющим.
Красавицей девушка не выросла, так себе, что-то серенькое и не слишком заметное. Хотя вроде бы всё на месте и само по себе неплохо выглядит, а общее впечатление никакое. Среди ребят не нашлось того, кто стал бы говорить ей о любви. А и найдись такой, она бы бежала от него без оглядки.
