Местечко Ходорков на Украине. Ориентир – Житомирская область, станция Попельная. Время – середина Х1Х столетия.
Гершл Блиндман – имя известного мне предка. Портной, обшивающий не только местечко, но и близлежащие деревни. А так, как он шьёт всё, включая лифчики, это вызывает недовольство жены, она частенько иронизирует: «Ты уже всех ощупал?» Говорит, конечно, на идиш. Это из воспоминаний её внучки, моей мамы.
Мамин дед был человек с характером, часто взрывался, его побаивались. Но был добр, ворчал на жену: «Ты не забыла покормить детей (внуков, т.е.), дала им гостинцы?» Жена его была общественницей, как сказали бы сегодня.
Известно о четырёх их детях.
Сын Хуна в 12-м году, уже будучи женатым человеком, уехал в Америку, вывез жену и сына. Там преуспел – был каменщиком сперва, потом завёл бизнес. Приезжал в Союз в 1965 году, деловой и умён. Умер в конце 80-х, дожив почти до ста лет. У него два сына и дочь. С одним из сыновей, Сэмом из Сан-Франциско, мама переписывалась (двоюродный брат всё же).
Второй от семьи оторвался, с Сэмом связан не был. Дороти, дочь, живёт в Нью-Йорке, как-то даже мне написала, прислав вырезку из газеты о гастролях Вознесенского. Из-за лени своей (больше, чем занятости) так и не ответила. О её детях, моих троюродных, ничего не знаю, хотя какие-то фотографии есть (дядя Хуна присылал). Мила с Дороти знакома, перезванивалась до недавнего времени.
Старшая дочь Гершла, очень красивая (у т. Клары сохранилось фото), была зверски убита во время погромов 905 года. (Та же участь постигла её отца, но уже во время гражданской – он был убит одной из банд, когда шёл из деревни, которую обшивал, домой (или – наоборот).
Её сестра Сося дожила до преклонных лет. По легенде ей в молодости не разрешили выйти замуж за любимого и она осталась старой девой. Была ужасно вредной, вздорной, неумной, всегда всем недовольной. Был и у неё свой звёздный час – приезд брата Хуны из Америки, затем его посылки. Она продавала вещи из них, причём родственникам заламывала двойные цены – так она мстила за пережитые унижения.
И, наконец, мой дедушка, Юдка Гершкович Блиндман, по-видимому, старший сын (родился в 1868г.)
Вопреки воле отца он женился на полу сироте, бесприданнице Рахили, и был лишён всякой помощи. Будучи столяром, он, по преданию, построил небольшой дом, который вынужден был перевезти на другой участок, когда за землю потребовали непомерную цену. (Первый опыт передвижения готовых домов). В этой бедной (даже по местечковым меркам) семье бабушка родила 14 детей, из которых половина умерла во младенчестве. Выросло семеро: старший сын Меер (в 1941 году с женой, дочкой и младшим сыном, оставшись в Киеве, погиб в Бабьем Яру, старший его сын умер в эвакуации), Малка (Бетя) – моя мама в будущем, Абрам (в 18г., став комиссаром в Красной Армии, погиб в бою), сестры мамы Геня, Соня и Клара и младший сын, 1915г.р., Борис. Он пропал без вести, т.е. погиб, в Годы Великой Отечественной войны, оказавшись в окружении в Бориспольских лесах.
В 1920г семья Блиндманов, бежав от погромов, оказалась в Киеве и поселилась в нескольких комнатах на первом этаже дома №30 на Прорезной (Свердлова). Тогда много квартир в центре освободилось благодаря бегству состоятельного населения в годы Гражданской войны.
Бедствовали очень и, чтобы как-то прокормиться, стали сдавать комнаты с обедами. В одной из таких комнат поселился, вернувшийся с Гражданской, бывший польский солдат Абрам Семёнович Згуржницкий.
Он и Бетя полюбили друг друга и в конце 1922г. поженились. В 1924 родилась я.
Так образовалась наша семья.
Если мамина родословная известна по её рассказам, то о прошлом папы практически ничего не знаю. Помню только, что в Киеве была целая колония польских евреев, участников войны, они частенько встречались, с некоторыми дружили семьями, мы ходили в гости.
В Киеве папа стал работать на пивоваренном заводе – сперва рабочим, потом мастером. От завода получил квартиру, т.е. комнату в том же доме, где жили мамины родители, только со стороны Владимирской (Короленко), где и прошли мои детские годы.
Дом этот – один из известнейших в Киеве, так как построен в начале века в стиле модерн. Расположен он на углу Владимирской и Прорезной, напротив Золотых Ворот, древнего въезда в город. Принадлежал он прежде какому-то маркизу, который сдавал квартиры обеспеченным жильцам. В парадных (со стороны Владимирской) были мраморные лестницы, потолки на этажах были расписаны яркими панно, в комнате у нас были лепные украшения на потолке.
После революции во все квартиры поселили победителей – рабочий класс. Наша квартира на 4-м последнем этаже состояла из шести комнат неравного размера, кухни, на которую надо было подниматься по ступенькам, и комнаты под кухней, куда тоже вели ступеньки.
Проживали в этой квартире: её бывшая хозяйка Мокренская, какой-то служащий, рабочий завода «Арсенал» с женой, наша семья, пока из трёх человек, семья Ленских – тоже 3 человека и их родственники – 2 человека. Под кухней, в бывшей комнате для прислуги, жила Анна Осиповна Фрогина – портниха с загадочным прошлым.
Итак, 13 человек в квартире с одной ванной и одним туалетом. Но как-то уживались.
Помню, Прасковья Ивановна угощала куличами и другими вкусностями по праздникам. Одинокая Анна Осиповна обшивала меня и очень любила гулять со мной, когда её принимали за мать «такой чудесной девочки». Странно, но мама не работала, больше того, у нас была прислуга. Правда, эти няни часто менялись.
Одно время я ходила с т.н. фребеличкой. Дама «из бывших», довольно несимпатичная, в определённое время собирала у подъезда приводимых родителями детей 4—5 лет, прогуливала их в Золотоворотском саду, что-то рассказывала. Помню, меня неприятно поражало то, что у каждого из нас были завтраки и мы ели их отдельно друг от друга. Видимо, чувство коллективизма витало тогда в воздухе и как-то проникло в меня.
Большим достоинством нашей комнаты был балкон, откуда мы наблюдали многочисленные парады. Они в те годы (24—30) были очень красочными – картонные карикатуры на Чемберлена и других буржуазных деятелей, просто буржуев, кулаков и прочих врагов молодого государства.
Научилась читать я как-то самостоятельно, в 4г. читала вывески, в 5 стала уже читательницей. Из воспоминаний этих лет (до 5) – болезнь уха, вызвавшая операцию – трепанацию черепа (почему-то с гордостью всегда говорила, что папа дал расписку, что в моей смерти никого обвинять не будет.) Ещё помню, как папе вырезали аппендицит, его привезли из больницы на извозчике (событие!) и друзья на табуретке подняли его на 4-й этаж (лифта в доме не было.)
