– Шум тебя выдает, Тодд Хьюитт.
Голос… из темноты…
Проморгавшись, я открываю глаза. Вокруг сплошные тени и размытые пятна, все кружится, кровь кипит в жилах, в голове каша, я не могу думать и… снова моргаю. Так, погодите… стоп-стоп, мы ведь только что были на площади, я держал ее на руках, и… она умирала…
– Где она? – выплевываю я в темноту, чувствуя во рту вкус крови.
Мой голос хрипит, Шум вдруг вздымается алым ураганом и ревет: ГДЕ ОНА?!!
– Здесь вопросы задаю я, Тодд.
Этот голос…
Его голос.
Откуда-то из темноты.
Откуда-то сзади.
Незримый мэр Прентисс.
Я снова моргаю, и из мглы начинает вырисовываться огромный зал. Единственный источник света – круглое окно высоко-высоко под потолком. Стекло не прозрачное, а цветное: на нем нарисована наша планета с двумя лунами. Косые лучи света выхватывают из темноты только меня.
– Что вы с ней сделали? – спрашиваю я громко, смар-гивая свежую кровь, которая заливает глаза.
Тут я понимаю, что вытереть лицо не могу, потому что руки связаны у меня за спиной. В груди поднимается паника, я пытаюсь высвободиться из пут, дышу часто-часто и снова кричу во всю глотку:
– ГДЕ ОНА?!
Из темноты вылетает кулак, бьет меня в живот.
Я сгибаюсь пополам и сознаю, что привязан к деревянному стулу, причем рубашки на мне нет – осталась где-то на пыльном склоне. Меня тошнит прямо на ковер, узор на котором повторяет рисунок на оконном стекле: Новый свет с двумя лунами… снова, и снова, и снова…
Я начинаю вспоминать… Мы были на площади, куда я прибежал с нею на руках, прижимая ее к себе, уговаривая потерпеть, пока мы не доберемся до Хейвена, а уж там ее обязательно спасут…
Но в Хейвене мы не нашли спасения, в Хейвене были только он и его люди, они вырвали ее из моих рук…
– Заметил, что он не спросил: «Где я?», – произносит голос мэра у меня за спиной. – Его первыми словами были: «Где она?», и в Шуме звучало то же самое. Любопытно.
В голове и животе стучит, я снова прихожу в себя и вспоминаю, как дрался с ними, дрался до последнего, пока меня не ударили прикладом в висок, и тогда я провалился в черноту…
Проглатываю ком в горле, проглатываю панику и страх…
Теперь всему конец, так ведь?
Конец всему.
Мэр поймал меня.
Мэр поймал ее.
– Тронете ее хоть пальцем… – выдавливаю я.
Живот все еще болит от удара. Передо мной возникает мистер Коллинз, наполовину скрытый тенью, – мистер Коллинз, который выращивал кукурузу и цветную капусту и ухаживал за лошадьми мэра… и который теперь стоит надо мной с пистолетом на поясе и винтовкой за спиной, выставив перед собой кулаки.
– Да ее, похоже, и до нас уже изрядно «тронули», Тодд, – говорит мэр, останавливая мистера Коллинза. – Бедняжка!
Я стискиваю оплетенные веревками руки в кулаки. Мой Шум до сих пор смахивает на вязкую кашу, но мистер Коллинз вскидывается, стоит мне вспомнить ружье Дейви Прентисса… и как она падает мне на руки, охая, и всюду ее кровь…
Тут мой Шум становится еще краснее: я вспоминаю, как бью Дейви Прентисса кулаком в лицо, тот падает с коня, нога цепляется за стремя, и его тащит прочь, будто огромный мешок с мусором.
– Что ж… – говорит мэр Прентисс, – это хотя бы объясняет таинственное исчезновение моего сына.
Ей-богу, со стороны кажется, что ему весело.
Голос мэра звучит еще уверенней и властней, чем в Прентисстауне, а рядом с тишиной, которая расходится от него во все стороны и которую я уже слышал на площади Хейвена, теперь зияет такая же тишина мистера Коллинза.
У них нет Шума.
У обоих.
Единственный Шум в этом зале принадлежит мне – он мычит и визжит, как раненый теленок.
Я выкручиваю шею, пытаясь разглядеть мэра, но шея затекла и болит, поэтому я вижу только, что сижу в луче пыльного разноцветного света посреди зала. Зал такой огромный, что стены еле-еле виднеются вдалеке.
Постепенно из темноты проступает маленький столик; что на нем лежит, не рассмотреть. Лишь тускло поблескивает металл, и этот блеск, уж поверьте, не сулит ничего хорошего.
– В его мыслях я по-прежнему мэр, – доносится голос. Веселый и беззаботный голос.
– Теперь он президент Прентисс, – ворчит мистер Коллинз. – Заруби это себе на носу.
– Что вы с ней сделали? – спрашиваю я, снова пытаясь обернуться и морщась от боли в шее. – Если вы хоть пальцем ее…
– Ты прибыл в город сегодня утром, – перебивает меня мэр, – и у тебя ничего не было, даже рубашки, только девчонка на руках, с которой произошел несчастный случай…
Мой Шум взрывается.
– Никакой это не несчастный случай!.. – кричу я.
– Ужасный, ужасный несчастный случай, – продолжает мэр. Впервые с тех пор, как мы повстречались на площади Хейвена, в его голосе проскальзывают нотки досады. – Настолько ужасный, что она была при смерти. И вот мальчишка, на поиски которого мы потратили столько сил и времени, который принес нам множество хлопот и неприятностей, сам пришел к нам и предложил себя в обмен на спасение девочки. Однако, когда мы решили ее спасти, мальчишка принялся отбива…
– Она жива? Она в безопасности?
Мэр умолкает, а мистер Коллинз подходит и бьет меня наотмашь по лицу. Наступает долгая тишина, щека невыносимо горит, и я сижу молча, тяжело дыша.
А потом в кружок света прямо передо мной входит мэр.
Он одет с иголочки, как и раньше, и одежда на нем такая же свежая и чистая, как будто под ней не живой человек, а ходячая глыба льда. Даже у мистера Коллинза на рубашке выступили пятна пота, да и пахнет от него неприятно. Но не от мэра, нет.
Глядя на него, кажешься себе кучей грязи, которую надо поскорей убрать.
Он встает передо мной и заглядывает прямо в глаза.
А потом задает вопрос – беззаботно, словно бы из чистого любопытства:
– Как ее зовут, Тодд?
Я изумленно моргаю:
– Что?
– Как ее зовут?
Не может быть, чтобы он до сих пор не знал ее имени. В моем Шуме наверняка…
– Вы сами знаете, – говорю я.
– Мне нужно, чтобы имя назвал ты.
Я перевожу взгляд на мистера Коллинза, который стоит в сторонке со скрещенными на животе руками. На лице у него написано, что он не прочь отвесить мне еще парочку тумаков, даром что Шума не слышно.
– Повторяю вопрос, Тодд, – непринужденно говорит мэр, – и на сей раз мне бы очень хотелось услышать ответ. Как ее зовут? Девочку с другой планеты.
– Если вы знаете, что она с другой планеты, то вам известно и ее имя.
Тут мэр улыбается – ей-богу,
