Доктор философских наук, профессор Департамента гуманитарных наук Финансового университета при Правительстве РФ.
Ведущая:
Начинаем с доклада Владимира Владимировича Варавы, советника председателя объединения «Русская Философия», профессора, доктора философских наук, члена Союза Писателей, профессора департамента гуманитарных наук финансового университета при Правительстве РФ.
Владимир Варава:
Во-первых, я рад всех видеть здравствующими для нынешнего времени. Можно даже хронограф, сколько за сегодняшний раз будет употреблено слово время. Это нетипично – видеть такое количество людей. Слава Богу, живущих, здравствующих и исполненных какими-то смыслами. Мне также радостно, что вот то дело, которое мы с Андреем Викторовичем затеяли почти четыре года назад, живет и здравствует, оно имеет и материальный результат – вот уже второй том, так можно сказать, собрание сочинений; после очередного симпозиума выходит сборник трудов. Вот он и стилистически выглядит, я думаю, что он продолжится и это тоже будет, как в своё время Религиозно-философские собрания были в начале России, сейчас это огромный ценнейший ресурс для нашей истории философии культуры. Смысл движения, интуиция движения определяется прогнозами – поэтому не только поэт – пророк, но и философ – пророк. То есть, действительно, кто знал, что, начав в декабре прошлого года и подняв эту тему смерти, вдруг мы окажемся в ситуации повышенной смертности, в таком всемирно историческом масштабе. В этом смысле пророческое, даже не прогностическое это название, а именно пророческое. Функция философии очень важна, и очень важно, что движение не институализировано, в плане такого официального движения, что это действительно форма вольной философии, а значит, главным определяющим моментом является живой интерес. В связи с этим мне хотелось бы подарить своему соратнику последнюю мою книгу, которая непосредственно имеет отношение и к движению, и к Андрею лично, и к этой проблеме. Она называется «Седьмой день Сизифа». Эссе о смысле человеческого существования. Там много о времени, о временности, о вечности, о смерти. Про время много можно говорить, определений существует бесконечное количество, но среди массы существующих мне близко определение Андрея Платонова, данное им в Ченгегории: «Время – движение горя». Вот мне кажется, здесь одновременно и русское понимание времени, и какое-то вселенское. Время – движение горя. Мне кажется, так вообще никто не говорил. И Алексея Фёдоровича Лосева, которое находится в такой же тональности: «Время – боль истории». Время – движения горя, время – боль истории – вот как раз такое, именно русское нравственное отношение к существованию, к бытию, которое всегда надорванное, больное, на грани бытия. Наши мыслители, писатели выразили это очень хорошо. Ну, а то, что время перетекает в вечность и времени нет – это факт очевидный. Здесь можно вспомнить хорошо известный анекдот, я уже не помню, то ли русский, то ли ещё его кто-то рассказывал, про Бердяева, когда Бердяев на какой-то трибуне очень долго, минут сорок, рассуждал о том, что времени нет, обосновал, что действительно времени нет, потом залез в карман: «Ой, пардон, мне пора принимать лекарство». Время. Время пришло. Вот, не забывая об этом, о том, что мы постоянно находимся в тисках между временем и вечностью, между нечто и ничто. Нельзя злоупотреблять временем, поэтому, конечно, нужно строго придерживаться регламента и поэтому своё основное выступление. С вашего позволения, я зачитаю, чтобы сохранить эти временные пределы. Дело в том, что в программе, наверное, просто не успели дать последние версии, в программе написано: «Время и временность современного бытия», а более точное название такое: «Эвтаназийная парадигма как этическая утопия современности». Вот этот термин – это мой термин, который я запустил лет пятнадцать назад, когда написал докторскую диссертацию по смерти, и Михаилу Маслину – зав. кафедрой русской философии МГУ, ему очень понравилось это словосочетание, он ввел в свой словарь по русской философии, но мне хотелось бы сейчас вокруг этого понятия выстроить свое выступление. Парадокс времени сегодня. Современному человеку всегда катастрофически не хватает времени, но он его всегда убивает, не вынося свободные минуты. Не только время убивает человека, но и человек убивает время, даже мудрый язык это зафиксировал. Когда вдруг появляется пространство, не заполненное делами и заботами, то это самое страшное и невыносимое. Выходной день – проклятие для обывателя, который часто проводит его самым постыдным образом, называя это отдыхом. Либо привычное погружение в работу, и не денег ради, а чтобы убежать от этого страшного чудовища – свободного времени, пожирающего без остатка мелочную сущность так называемого современника. Сегодня нет культуры сосредоточенного внимания к ужасу и абсурду текущего мгновения, которое, если его остановить, возможно, и впрямь окажется прекрасным. Кто сегодня ещё способен на созерцание, эту метафизическую роскошь, недоступную для тех, кто живёт во времени? Люди веры хотели бы найти утешение в молитве, но и они погрязли в меркантильных заботах. Так же уместно вспомнить Мандельштама: «Немногие для вечности живут, / Но если ты мгновеньем озабочен, / Твой жребий страшен и твой дом непрочен». Время – самое ценное. Его берегут, бояться потерять и растратить впустую, боятся его быстрого бега, всегда стараются замедлить, продлить на время существование, отсрочив неизбежное, но время – самое невыносимое. Ничего так человек не боится, как времени, особенно бесконечного времени, особенно вечности, ибо она никак не совместима с пустотой жизни. И при этом именно современный человек обладает ни с чем не сравнимым эмортологическим желанием. Он хочет быть бессмертным. Прежде всего физически бессмертным – это парадоксально: он не выносит времени, но в то же время хочет быть бессмертным. Его недалекому уму нашептали, что технология и наука справятся с этим, и он наивно поверил, но самое главное в том, что современный человек особенно не хочет быть страдающим и трагическим, он легко принимает бессмысленность без боли и сомнения как некую норму естественного порядка вещей, он жаждет без греха наслаждений. Это и есть амрозийные парадигмы существования, которое оказывается утопией, поскольку человека снова и снова подстерегают неприятные неожиданности, о которых он и не подозревал. Он солому стелет всегда не там, никогда не угадывая, что на этот раз испортит его безмятежное существование, где завтра произойдёт катастрофа, но главная катастрофа – катастрофа смысла – уже произошла, а он этого и не заметил, нечем попросту замечать. Вот хотя бы пандемия. Вроде бы уже и наплевать, и все же неприятно, и страшновато, какой-то метафизический холодок неуюта проскальзывает, проскваживает, омрачая нормальную жизнь. «Когда же наконец это закончится?» – восклицает он в тоске и надежде, ведь кончится когда-то. Что сегодня, чего сегодня нет? Нет стоической культуры стогизма, прежде всего у элиты, которая этому не научила народ. Понятие «аристократия духа» исчезает с горизонта жизни, оставаясь на страницах высоких текстов. Кто сегодня вслед за Бальмонтом способен произнести: «Я жалею, что жил на Земле»? Всё. Спасибо за внимание.