Терапевт «Кьюриона», наиболее оснащенной клиники в Нуабеле, резюмировал состояние Ивонн Шнайдер коротким списком необычных симптомов: астенический синдром, спазмы мелких сосудов, бессонница, бред, беспокойство и, самое неприятное, гипнагогические галлюцинации.
О веществах, способных вызвать такое состояние, звездная журналистка знала не понаслышке. На первом месте в списке подозреваемых она разместила «Риккетсию» – возбудитель лихорадки Скалистых гор. Способ распространения, с учетом того, что Нуабель – глухая провинция в недрах континентальной Европы, был только один – распыление в воздухе, добавление в систему вентиляции, телефонную трубку и в личные вещи, такие, как носовой платок или фен.
Все это безобразие началось, когда от начала командировки не прошло и дня. Она вышла из автобуса, вытащила огромный бирюзовый чемодан на колесах и зашла к себе в номер. После душа уселась на террасе, выходящей на тихий зеленый двор, и позвонила единственному фигуранту по делу, о котором взялась написать статью.
Ивонн Шнайдер, за которой – как сама она знала, и, конечно, гордилась этим – закрепилась репутация прагматичной и напористой дамы, сделала этот звонок во всеоружии, сверяясь с планом в своем черном блокноте фирмы «Молескин». И ничто – она знала это как никто другой – не могло этих планов нарушить.
Следующим пунктом она поедет в Центральную Нуабельскую Библиотеку, а именно в газетный архив, о чем договорилась на прошлой неделе. Бронь кабинки для индивидуальной работы ей подтвердил – естественно, после того как она назвала свое имя, – лично директор библиотеки.
Затем будет обед в «Свароге», старейшем ресторане Нуабеля, чье помещение располагалось в стене толщиной пятнадцать метров, вокруг замка, построенного полторы тысячи лет назад.
Вечером – обязательный поход в тренажерный зал в цокольном этаже «Нуабель Инн» и сауна (куда ж без нее), но перед тем – прогулка в Центральном парке и, если повезет, спонтанное интервью у трех-пяти старожил, чей возраст наивысшей активности, двадцать пять – тридцать пять лет, пришелся на восемьдесят шестой год двадцатого века. Тот самый год, когда случилась вся эта мерзость.
И наконец – эпилог первого дня, приватный разговор с начальником Нуабельской полиции, чья репутация инквизитора «за преступления на сексуальной почве» даже не требовала консультации психотерапевта. «Рыльце в пушку», вот первые слова, которые вспыхнули в голове, словно неоновая реклама, когда Ивонн навела о нем справки. И совсем не удивительно то, с каким скрипом он согласился на интервью.
Однако, как говорят опытные и не слишком оптимистичные люди, и на старуху бывает проруха. Ивонн Шнайдер выполнила первый пункт плана, а затем…
Да-да…
Что-то пошло не так.
Внезапность, с которой ее скрутило, лишь укрепила подозрения Ивонн в том, что публикация обещает быть скандальной. Да, она стала жертвой покушения. И еще раз да, то был прозрачный намек – бросить расследование и убраться восвояси.
Однако экстренное обследование показало, что она абсолютно здорова. Врач выписал антибиотик общего действия и посоветовал взять отпуск.
Ни о какой терминологии не может идти речи, когда тело тридцатилетней, активной и, надо сказать, привлекательной женщины дрожало каждой клеточкой, словно от слабых электрических токов. Голоса незнакомых людей – да-да, те самые гипнагогические галлюцинации – без конца твердили, шептали, кричали ей – и эти последние крики казались ей самыми издевательскими – о том, что прекратить это ужасное состояние она сможет, лишь сделав какую-нибудь глупость. Они предлагали разные вещи: например, выйти на людную улицу и раздеться догола, снять свой темно-серый в полосочку брючный костюм с логотипом «LV» на подкладке, белоснежную блузку, все, что на ней было, засунуть в первый попавшийся мусорный бак и пройтись в таком виде вокруг отеля. И это не самое пугающее из того, что они хотели.
Болезнь пугала Ивонн все больше и мешала работать. От бессонницы мысли путались, кружилась голова. Статью требовалось сдать через месяц. Она знала, что может избавиться хотя бы от страха – спасибо медицинскому заключению. Нужна самая малость – найти объяснение. И она могла. Проблема в том, что по неизвестным причинам у нее отключилась та самая, критическая, здравомыслящая часть натуры, что сделала Ивонн той, кем она была: ее любили, ненавидели, а многие боялись. Любящие в глаза называли целеустремленной, ненавидящие – стервой (о чем она тоже знала), те же, кто боялся Ивонн, говорили о ней как о гусеничном тракторе, который не просто движется – он прокладывает свой путь, круша своим весом каждого, кто попадется на пути.
Ивонн Шнайдер догадывалась, но мысль с правильным ответом все ускользала, как маринованный гриб на пустой тарелке: «что-то пошло не так» после воскресного телефонного разговора.
Однако логики здесь не было никакой и, как ни прискорбно осознавать, привычка доводить начатое до конца сыграла с Ивонн Шнайдер грустную шутку.
В лобби-баре отеля «Нуабель Инн» с авторучкой Монблан, застывшей над раскрытым исписанным блокнотом, Ивонн Шнайдер с ужасом поняла, что не помнит практически ничего, начиная с того злосчастного телефонного разговора. Никаких деталей, только обрывочные фрагменты, подобные вспышкам в сознании…
После того, как Ивонн договорилась с Андервудом о встрече, она положила трубку. Сквозь нарастающий туман в голове, напоминающий дымовую завесу, Ивонн попыталась вспомнить, зачем вообще сюда приехала.
Голос в трубке сразу после того, как она объяснила суть дела, стал низким и бархатистым. И звучал он будто внутри головы. Вроде бы Эмос Андервуд, начальник нуабельской полиции, сразу согласился и указал, куда подъехать, и «молодец, подруга» – она это тут же занесла в блокнот. Казалось, он говорил что-то еще, а она только слушала, и продолжалось это дольше, чем положено при деловом разговоре. Однако Ивонн удивила сама себя, пропустив – что абсолютно непозволительно для журналиста – абсолютно все, что он говорил, мимо ушей.
