Её белая шея пахнет черникой или чёрной смородиной, и этот запах смешивается со сладким шампунем, когда она откидывает с лица волосы и застывает в миллиметре от моего лица, глядя прямо в глаза. Она охает – её губы складываются в вытянутое «о» со смазанной ярко-красной помадой. Пальцы проходятся по бёдрам. Они не такие твёрдые, как у спортсменок. У неё бёдра упругие и мягкие. Как маршмеллоу. Мысль присунуть член в смесь сахара, кукурузного сиропа, желатина и красителя вызывает смех.
Взгляд фокусируется на моём лице.
«Что тебя так рассмешило?» – она спрашивает.
Она спрашивает: «Я тебе цирк?» – и хмурит тонкие брови, подведённые темно-серым карандашом. Поджимает губы. Я хватаю её ягодицы и целую в шею. От чёрного белья – сплошные резинки и прозрачная сетка – под пальцами рельефные вмятины. Знаешь, такие бывают, когда купил новые трусы, а они так сильно впиваются, что яйца к вечеру превращаются в пасхальные с переводными узорами швов.
«Твоя задница, – говорю я, – она меня восхищает».
Я говорю: «Она такая упругая и белая».
«Хочешь её укусить?» – она улыбается, и я чувствую её мятное дыхание от леденцов. Типа ментос, тик-так или что-то вроде того. Я говорю, что хочу её, и она опускается передо мной на колени, расстёгивает ширинку брюк и смотрит снизу вверх.
Я восхищён ею.
Горячая и бархатная кожа пульсирует под пальцами. Держу руку на её расслабленном горле и чувствую, как внутри двигается мой член с красными следами помады. Следы поплывшей туши стекают по раскрасневшимся щекам, смешиваются со слюной на подбородке. В луже света на полу у окна комнаты лежит чёрное бельё – сплошные резинки и прозрачная сетка. Она хрипло смеётся.
«Тебе нравится моя задница?» – хрипит она. «Может, вставишь его?» – хрипит она и облизывает блестящие от предэякулята губы.
Отвечаю: «Я так восхищён, что готов съесть её». И она смеётся, смотрит в глаза и ложится на спину. Прямо на пол. Она раздвигает ноги. Я восхищаюсь её телом.
И я не умею любить. Осознание этого факта пришло со спокойным смирением. Так же, как факт, что всё когда-нибудь умрёт. Сопротивляться, злиться, отрицать и страдать бессмысленно. Ничто не изменит факт, что твоего любимого человека запихнули в раскалённую печь и врубили огонь на полную мощность, и минут через пятнадцать вернут в ещё теплой урне. Кто-нибудь обязательно хлопнет тебя по плечу и скажет: «Зато теперь ему не холодно».
Мы перемещаемся на кровать. Я вжимаю её в постель, стискиваю руками талию и мои пальцы соприкасаются. «Твоя талия, – я говорю, – такая тонкая». Она пыхтит в подушку. Чёрные кудри разметались по белой простыни. Темнота прилипла к углам и к мебели в комнате, как влажные вздохи к губам. Прямо перед носом блеснула серебристая нить и чёрный комок расправил длинные тонкие ножки, луна подсветила колючие волоски на них. Паук застыл перед моим лицом. От дыхания он качнулся вперёд и опустился вниз, на её спутанные волосы.
Она лежит ко мне спиной с налившимися кровью следами от пальцев на мягких, как маршмеллоу, бёдрах, и красными полумесяцами зубов.
Я восхищён её характером так же, как изгибом талии и упругими бёдрами. Она лежит ко мне спиной и смотрит в стену. Её плечи больше не вздрагивают. Она говорит: «Как думаешь, ему в самом деле больше не холодно?». Она говорит: «Дай мне сигарету». Она поворачивает голову и тянет руку, а по её бедрам стекают блестящие капли. Её плечи больше не вздрагивают. Я восхищаюсь ею.
