Моя жена очень долго говорила, что было бы интересно записать воспоминания о моем детстве, моих родителях и их родителях, о стране, в которой мы жили, и о прошедшем времени. Да, и сын Максим с невесткой Ириной неоднократно уговаривали меня взяться за перо. Но, пожалуй, первым, кто заговорил об этом, был мой старый друг и коллега, доктор Иан Вуллен, с которым я провел четыре года в командировках по России и бывшим советским республикам Средней Азии и Закавказья.
Первый вариант книги «Воспоминания. Детство» был написан на одном дыхании длиной месяца в два после долгих колебаний и раздумий, в ответ на такие настоятельные просьбы и напоминания. Мною двигало желание поскорее «отписаться, чтобы больше не докучали». Справедливо будет сказать, что это было не самым благодатным стимулом к созданию добротного текста, а поэтому в итоге должен был признать массу его недочетов и слабостей во многих планах, что было справедливо, но тактично замечено моими главнымы читателями – семьей моего сына. Для них, признаться, и писалась книга в первую очередь.
Да, и сам я, совершив под чутким профессиональным руководством нашего редактора длительный и трудоемкий путь работы над продолжением моей истории, вылившейся в книгу «Студенческие годы», увидел все изъяны изначального материала.
В целом хочется надеяться, что всем, кто желает узнать больше о том, как мы жили и выживали в нашей Советской стране в те давно ушедшие времена, читать книгу будет увлекательно.
Июнь, 2024 год.
Бабушки и дедушки
Бабушку с маминой стороны звали Марьям Загретдиновна Таймасова, и она для нас была Эбэбэ. Ее муж, мамин папа, Ибрагим, умер в начале тридцатых годов прошлого века, и знали мы его только по фотографии, которая висела у Эбэби в квартире на почетном месте. Это было черно-белое фото весьма ухоженного мужчины лет тридцати очень приятной наружности в тюбетейке с маленькой бородкой.
И с отцовской стороны мы не знали нашего деда Абдуллу, который подвергся репрессиям в годы жестокостей установления власти большевиками как священнослужитель и был казнен, потому что оказался «врагом народа».
Так что, наших дедов мы с братом не знали и их нам всегда не хватало, так как положительного воздействия дедушек на внуков нельзя переоценить. Неоспоримым свидетельством этого может быть мой сын Максим, на становление которого, вне всякого сомнения, оказал неоценимое влияние его дед Яков Борисович Шнейдер, отец его матери.
1. Марьям Загретдиновна Таймасова
Марьям Загретдиновна Таймасова была родом из Елабуги. Наша мама Рашида, или Аи или Аиша, как её называл мой сын Максим, родилась 7 ноября 1923 года. В семье было ещё двое детей: старшая дочь Муршида (года на три старше Рашиды) и младший брат Рифкат (по-моему, 1925 года рождения).
Семья была зажиточной, так как мой дедушка, мамин папа Ибрагим держал магазин, и почему-то у меня всегда вставал образ магазина одежды, когда я думал об этом. В семье держали лошадей, а значит, у них имелась и коляска. Для тех времён это было всё равно, что расжитаься машиной в советское время. Однако надо помнить, что в СССР для приобретения четырех колес или, как водилось говорить, " тачки" требовалось быть либо очень изворотливым и уметь зарабатывать деньги, либо иметь большую зарплату, которой в советской стране могли похвастаться очень немногие. А во времена нашего дедушки, как и в современной России, это означало деловой успех. И меня всегда не покидало такое чувство, что мамина семья не бедствовала. Эбэбэ, как водилось по мусульманским традициям, вела хозяйство, воспитывала детей. С ними жила ее старшая сестра – Хадича.
Она была инвалидом и не могла передвигаться без помощи табуретки. Не знаю почему: было ли это от рождения или в результате несчастного случая. Позже, в 50-е и 60-е годы, Хадича жила в семье Разии, второй сестры бабушки.
Семья нашей бабушки жила в Елабуге в двухэтажном доме, и мой старший брат Раис собирался, по его словам, «разобраться» с этим: этот дом отыскать и «потребовать» от властей возврата его назад в семью как родовое гнездо. Раис всегда был мастером на проекты, подчас очень фантастические, и в нём бурлила деловая жилка, которая, неверное, передалась ему каким-то мистическим образом от дедушки Ибрагима. Надо отдать должное и дочерям Раиса – Наиле и Алсу: им тоже передалось тонкое чутье к делу от их прадедушки.
Эбэбэ была удивительной женщиной, хотя жизнь её и не баловала. Ибрагим умер рано, в 30-е годы от чахотки (как в те времена назывался туберкулёз), оставив Марьям с тремя детьми. Моей маме было, наверное, лет десять, когда умер их папа. Как семья жила после безвременной кончины Ибрагима, где учились дети, как Марьям с тремя детьми оказалась в Казани, я не знаю. Эти вопросы мы никогда не задавали и, конечно, сожалеем об этом. Наша мама была очень скромной женщиной и почему-то никогда не рассказывала о своём детстве. Знаю только, что она окончила семилетку, что являлось, второй ступень школьного образования, после которой можно было оставить школу и пойти на работу. По всей вероятности, наша мама окончила татарскую школу, потому что в те времена многие школы были с татарским языком обучения.
Марьям Загретдинорвна была невысокого роста и можно сказать полная, как многие татарские бабушки, с сединой в волосах, зачёсанных назад и с пробором посередине. Улыбка никогла не сходила с её доброго лица. На левой щеке у неё была бородавка, которую нам, мальчишкам, всегда хотелось потрогать, почему – не знаю, и, когда мы пытались её пощупать пальцем, Эбэбэ всегда резким движением головы ухватывала наш палец губами, тем самым очень нас пугая. На голове она всегла носила туго повязанный платок, как принято у женщин по мусульманскому обычаю. Платок она неизменно затягивала очень сильно по той причине, что ее мучили частые головные боли. Мигрени были, видимо, семейной слабостью, ведь они мучили и нашу маму. Ходила Эбэбэ немного вперевалку, покачиваясь с одной ноги на другую: ещё она страдала болезнью суставов ног и часто жаловалась на боли в коленях. Мы все знали о её проблемах с ногами: очень часто ей приходилось накладывать на них всякие мази (и подчас с очень острым неприятным запахом), летом она делала разные припарки из свежих лопуховых листьев и даже смело сажала на них пчёл, чтобы они жалили её в колени и пускали в это место свой яд, известный своими целебными свойствами. Боль в коленях, думается, немало мучила бабушку, и, конечно, достойного лечения в те времена найти не получалось. Ходить она далеко не могла, и даже выносить ведро с помоями во двор оказывалось трудно, а идти за водой пару кварталов на соседнюю улицу было делом совсем непосильным. Все с её двора, в основном женщины, да и мужчины тоже, ходили за водой за два квартала с коромыслом – такой изогнутой, плоской в средней части палкой с крючками на концах, на которые вешали вёдра. Коромысло несли поперёк плеч, тем самым распределяя тяжесть равномерно, что значительно облегчало ношу. Некоторые домохозяйки умудрялись осиливать коромысло с двумя полными вёдрами воды, да ещё одно полное ведро в одной руке.
