Кто мы? – След наших предков
Меня родила молодая красивая незамужняя брюнетка – Галина Ульяновна. Мама была искалечена войной. В эвакуации на производстве лишилась правой руки. Это была тяжелейшая производственная травма. Тогда ей было 16 лет. Как обычно, рано утром девушка приступила к работе. Она была аппаратчицей в цеху, наблюдала за работой огромных машин по переработке хлопкового сырья. На полуголодном пайке и в непрерывном грохоте машин в жарком и душном цехе девушка проработала две смены и около 23 часов почувствовала головную боль, головокружение и усталость. Она попыталась выпроситься у охранницы на выходе из цеха на свежий воздух. Та её грубо отчитала и развернула обратно. Моя будущая мама через пару минут из-за головокружения и обморока упала в машины. Её заволокло в барабаны, прокрутило, попротыкало, продавило и выбросило под потолок, как сообщили потом другие работницы. Была сильная кровопотеря. Рука была так раздавлена, что её сразу ампутировали до плечевого сустава. Через две недели (!!!) маму выписали на работу. Она послушно приступила к своим обязанностям. И снова упала в обморок, к счастью, не в машину. Тогда медкомиссия отправила её «в санаторий» – поработать в колхозе, на свежем воздухе и с питанием.
Ну какая работница из девочки без руки в колхозе! Её назначили птичницей – носить корма и воду. Она не смогла носить тяжёлые вёдра. Председатель с женой это поняли, когда увидели мамину беспомощность. Тогда поставили девушку учётчицей. Мама не подвела, она была честной и добросовестной в работе. К тому же образована – закончила девятый класс. Председатель с супругой отнеслись к девушке с сочувствием, и она хорошо питалась. Окрепла.
Прошли два года. Настала весна 1944-го. Когда мама узнала, что Одесса освобождена от оккупантов, она попросила отпустить её домой. Маме в дорогу подарили два чемодана. Один с личными вещами, второй с копчёными курами и яйцами. Всё упаковали, чтобы доехало. Отвезли на станцию. Мама рассказывала, что она ни разу не поднимала чемоданы. Кругом были люди, которые ей постоянно помогали при пересадках. Чемоданы ей донесли до дверей квартиры. Такое было сочувствие людей друг к другу, деятельное сочувствие!
Мама так и осталась без образования. Она не могла меня чему-нибудь научить. Но у неё было много достоинств.
Писателей и поэтов можно судить по словам. Учёных – по идеям и открытиям. Композиторов – по их музыке. Политиков – по исполнению обещаний. А вот нас, простых людей, можно судить только по поступкам. А как ещё? Колбасника судят по колбасе. Это и есть его профессиональный поступок. Даже если мы что-то брякнем – это тоже поступок. По нему и судят, если мы делами себя не проявляем. Так вот, моя мама была просто честной и добросовестной в поступках. Я её знал полвека и могу заключить: она не могла быть другой, такой родилась. Заповеди Моисея были, наверное, списаны с таких, как она, какими нужно быть. Нет, всё же добавлю. Из-за таких, как она, Иисус из Назарета реформировал мораль от Моисея: мама даже не помышляла о плохом!
Специальности у мамы не было, и у неё не было претензий на заработок. Только с годами, взрослея, стал я это осознавать. В её сознании не умещалось денег больше, чем её зарплата. Это – деятельное смирение.
Мама была большой любительницей кино. Она очень любила испанские музыкальные мелодрамы. Особенное обилие слёз вызывали в ней сериалы. В сериале «Дикая Роза» она увидела себя, брошенную с ребёнком, но гордую, не принявшую законную помощь моего отца на моё воспитание. Сериал она увидела, когда стала бабушкой.
В реальности с мамой обошлись слишком жестоко. Суровый сталинизм с его надуманными трудностями и навязанными жестокими испытаниями ударил по каждому и по всем вместе. Пролетарская революция полоснула по нашей семье конфискацией жилья, двух тягловых лошадей с биндюгом, голодом, гибелью, искалечением и уничтожением близких в войне и терроре. Мать наелась реальности досыта. Как инвалид, она была лишена какого-либо социального будущего. У неё ничего, кроме меня, не было. Только примитивная работа носить телеграммы и радоваться, как я расту.
Алкоголь она не пила, не курила и всё время боялась, как бы я не вырос алкоголиком и курильщиком. Мама смотрела кино и обсуждала судьбы героев с такими же одинокими подружками. Читать книги ей было неловко – одной рукой с книгой не справиться.
Одесса была Вавилоном в том смысле, что в ней проживало множество национальностей. Маму принимали за француженку. Особенно когда появилась Мирей Матьё и мама сделала себе её причёску. Тогда и спрашивать перестали, просто выражали восторг. Маме нравилось.
Гуляли как-то по Дерибасовской, и пожилые знакомые, знавшие маму с довоенных лет, спросили:
– Галочка, а сколько вам уже лет?
– Двадцать девять, – смело улыбнулась мама.
– Мама, но тебе тридцать пять! – рубанул я правду под корень, глядя снизу, и потянул за руку.
Мама пожала плечами и улыбнулась:
– Ну вот, с ним не помолодеешь!
Все рассмеялись, и знакомая обняла маму.
Я не помню, чтобы она с осуждением говорила о ком-то из знакомых, соседей или сотрудников. Только если кого-то избили или убили, она горестно покачивала головой и долго повторяла в никуда: «Дураки. Ох, дураки!» Однажды сосед-очевидец рассказал, потом я видел сам, как на улице дрались. Она бросалась одной рукой (!) разнимать дерущихся с криком: «Ну что же это такое?! Дураки! Прекратите сейчас же!» И я сделал вывод: моя мама – отважный миротворец. Я не боялся за неё. Её знали в послевоенной Одессе – совершенно бесстрашную, молодую, черноволосую, стройную, живую смуглянку, хорошенькую, но изувеченную, без правой руки. Её знали и потому, что она доставляла в течение полувека телеграммы. Одесса – это город моряков. Телеграммы были преимущественно от них.
Моя школьная учительница с «ником» Розочка однажды мне сказала, что знала мою маму ещё не зная меня.
– Откуда?
Розочка слегка замялась и сказала:
– Ну, она же была такая красивая!
– Да?! – повёлся я.
Но позже понял, что моя любимая Розочка мне соврала. Конечно, она не из-за этого её запомнила. Она её запомнила потому, что мама была изувеченной красавицей. Она была до боли в глазах и сердце заметна всем прохожим. Люди бы не смогли её забыть. Красота без руки уродлива, а это сжимает сердце. «В человеке всё должно быть прекрасно», – подумал бы Антон Павлович Чехов, печально глядя моей маме вслед. У мамы была красивая фигура, но без одной руки. Глядя на безрукую Венеру, мы не задумываемся об этом жутком сочетании потому, что это просто камень.
