Вся наша жизнь – труд и заботы
О возрождении страны.
Нас обошли награды, льготы,
Но Честь и Память нам нужны…
Ольга Тихомирова. «Дети войны».
В 1941 году наша семья проживала в горном золотодобывающем посёлке Вершина Дарасуна Шилкинского района Читинской области, где мой отец был парторгом ЦК ВКП(б) на комбинате «Дарасун-золото». Посёлок располагался в живописной горной таёжной местности. Жили мы в отдельном добротном доме № 4 по улице им. Сталина. Мне в июле того года должно было исполниться восемь лет. Кроме меня у родителей было ещё двое детей: сын Валентин трёх с половиной лет и дочь Галя полутора лет от роду. Мы с Валей посещали детский сад. Я старшую группу, а брат – младшую.
Отцу было 38 лет, а матери – 29. Были они коренными сибиряками с Енисея.
С наступлением лета каждый выходной день отец на казённой бричке вывозил всю семью на живописную природу, где мы, набегавшись по цветущей поляне, отдыхали в тени дерева у костра и наслаждались душистым чаем из трав, а стреноженная, серая в «яблоках» лошадь паслась неподалеку и время от времени с фырканьем взмахивала гривой и хвостом, отгоняя докучливую мошкару.
Иногда она прекращала щипать траву и смотрела на нас своими умными карими глазами, словно хотела сказать: «Ну что? Отдохнули? А теперь пора и в обратный путь».
К вечеру мы возвращались домой, где мать, накормив нас, укладывала спать, а отец в это время отводил лошадь на конный двор комбината.
В выходной день 15 июня на природу нас отец не повёз. Вместо этого мы всей семьёй сходили в фотографию на базарной площади, где вежливый, пышноволосый кудрявый дядя, не иначе как родом из иудейского племени, попросил нас сидеть неподвижно и смотреть в коричневый ящик со стеклянным глазом, откуда, по его словам, должна была вылететь птичка. Совершив взмах рукой, дядя сказал: «Готово!» Но птичка так и не вылетела, чем Валя и Галя остались недовольны. Зато у каждого из нас осталась фотокарточка всей семьи последнего мирного воскресенья перед той страшной войной, перечеркнувшей наше счастливое детство…
22 июня на природу мы не поехали, а пошли с матерью на гуляние в парк около летнего клуба. Отца с нами не было. Примерно в 8 часов (по словам мамы), когда мы только собирались завтракать, зазвонил телефон. Я был рядом, ещё в одних трусах, но схватил трубку и по привычке, балуясь, сказал:
– Алё, квартира Гончаровых вас слушает.
И тут сквозь свист и шорох в телефоне прорвался строгий командирский голос, приказавший немедленно передать трубку отцу. Но он уже был рядом и, взяв трубку, изменился в лице, побледнел и только твердил:
– Так, так… – затем со словами: – Будет исполнено, Геннадий Иванович! Не сомневайтесь! – повесил трубку и крутанул ручкой отбой.
Надо сказать, что телефон того времени имел ручку, которую надо было крутить, чтобы вызвать телефонную станцию и начать разговор.
Постояв неподвижно несколько секунд, он снова покрутил ручку и потребовал от телефонистки срочно соединить его с директором комбината Жиряковым. Тот ответил сразу и отец, поздоровавшись, сказал:
– Отдых отменяется. Ожидается важное правительственное сообщение из Москвы… Да, наверное, уже началась или начнётся с минуты на минуту. Такое в истории всегда происходило перед рассветом… Необходимо срочно собраться в парткоме. Да, да! Сообщение придёт по нашей линии. Жду вас с главным инженером и с начальником техснаба. Поручите своему заму Левандовскому немедленно собрать в управлении руководителей всех уровней. Что?! Если понадобится, то пусть сидят и ждут весь день! И не важно, где они сейчас находятся: за столом, или ещё в постели, или в сортире, – перешел на строгий тон отец и добавил: – И без паники! Пусть думают, что это обыкновенные учебные сборы. И ещё один момент. Обком рекомендует перевести вашу радиостанцию на круглосуточный режим работы в секретном диапазоне и взять под охрану. Через час она должна выйти на связь с трестом
«Союззолото». Начальнику милиции я всё объясню сам, как большевик большевику.
После этих слов он позвонил в милицию и попросил дежурного немедленно найти начальника и объявить повышенную готовность, назвав номер какого-то там пароля.
Таким собранным, спокойным и решительным я видел его впервые. «Ну вот, – подумал я, – теперь и мой папа стал настоящим красным командиром». И сердце моё наполнилось гордостью, что у меня такой отец.
После таинственных для нас разговоров отец сразу же отвёл маму в другую комнату и что-то стал ей говорить полушепотом. До меня донеслись слова мамы:
– А может, обойдётся? Ведь у нас же с ними пакт о ненападении!
Что он ей ответил, я не расслышал. Потом папа вынул из комода пистолет «Браунинг», осмотрел его и положил в портфель; поцеловал всех нас поочерёдно, начиная с Гали, и ушёл, так и не позавтракав. Но мама успела дать ему бутерброд из двух кусков хлеба со слоем масла между ними и кусок сахара. Я, предчувствуя какую-то беду, побежал босиком проводить его до ворот.
В это время у наших ворот остановилась повозка, в которой на заднем сиденье сидел начальник поселковой милиции в белой гимнастёрке. На боку желтела кобура нагана со свисающим ремешком. Он соскочил на землю, оправил поясной ремень, козырнул папе и поздоровался с ним за руку. У обоих были строгие, сосредоточенные лица. Они быстро уселись в повозку, продолжая о чём-то разговаривать. На переднем сиденье, держа в руках вожжи, сидел милиционер тоже с наганом на боку. Вот он взмахнул над головой вожжами, и лошадь понеслась рысью вдоль по улице имени товарища Сталина в ту сторону, где были столовая, партком, больница и серый особняк директора комбината Жирякова. Редкие прохожие останавливались, смотря им вслед и покачивая головой, а затем, ускоряя шаг, шли дальше по своим делам.
