Льдистый ветер, налетая, злобно и резко кусал за руки, толкал в грудь и сводил скулы холодом. Двое, содрогаясь под его порывами, тем не менее продолжали взбираться по железным ступенькам, от одного прикосновения к которым немели обожженные холодом ладони. И все же эти двое всползали, словно оберегаемые лунатической силой, и без всякой оглядки чувствовали за спиной темную, глухо ропщущую внизу толпу.
Оба были издалека, с юга. Односельчане из Миддлсекса, занесенные сюда бог весть какими ветрами вместе с хозяином, которому поступило указание от самой королевы Маргарет – так что хошь не хошь, а полезешь.
Сюда они прибыли верхом от замка Сандал, где на окровавленной земле лежали сейчас груды бледных, донага раздетых тел. Преодолевая вьюжистые ветры, гости доставили в город Йорк три холщовых мешка.
Сэр Стивен Реддс наблюдал за происходящим снизу, одной рукой прикрываясь от колких мелких снежинок. Ворота Миклгейт-Бар[1] были выбраны не случайно.
Именно через эту башню в Йорк с юга въезжали английские короли. Сейчас не важно, что троих посланцев со всех сторон хлестко осаживала вьюга или что мглистое предвечернее небо было подобно пыльной туче. Над ними довлела монаршая воля, которой все трое были верны.
Годуин Халиуэлл и Тед Кёрч достигли узкого деревянного выступа над толпой, пробираясь бочком и поминутно припадая к стене из опасения, как бы особо злобный порыв ветра не сорвал их с этой жердочки. Толпа внизу ширилась, чуть поблескивая снежистой присыпкой на волосах и шапках. А из домов, лачуг и ночлежек все сбредалось, все прирастало многолюдство… Кто-то снизу выкрикивал вопросы тем из местных, что теснились на стенах. Ответных возгласов не слышалось: караульщики сами ничего толком не знали. В дюжине футов над землей торчали железные штыри, дотянуться до которых снизу у друзей казненных не было возможности. Всего штырей было шесть, на совесть вогнанных в раствор римской кладки. На четырех из них все еще торчали полусгнившие головы, зияющие над воротами черными дырьями ртов.
– А с этими-то что делать? – спросил Халиуэлл, беспомощно кивая на рядок безмолвных «тыкв» между ним и Кёрчем. Как быть с останками преступников, указаний не было. Годуин тихо ругнулся. Терпение было на исходе, а тут еще непогодь словно взбесилась, яростью своей проверяя людей на прочность.
Гневом глуша свое отвращение, Халиуэлл протянул руку к крайней голове, во рту которой вились нетающие снежинки. Вздор, понятное дело, но никак не удавалось унять в себе глухой страх быть укушенным мертвецом: сунешь руку, а он щелк зубищами, как капканом! Поэтому Годуин, как мог, запустил пальцы снизу и, поддев голову, попытался сдернуть ее со штыря. Попытка удалась, но при движении он сам накренился так, что чуть не улетел вслед за головой в клубящиеся сумерки. Ахнув, Халиуэлл вцепился растопыренной пятерней в шершавый камень. Толпища внизу с многоголосым криком раздалась в стороны, в суеверном страхе перед пущенными с воротной башни увесистыми косматыми шарами.
Вдоль стены Халиуэлл переглянулся с Кёрчем. Во взглядах обоих сквозило угрюмое смирение: ничего не поделаешь, кому-то же надо делать эту неприятную работу на глазах у толпы, судачащей внизу, в безопасном отдалении. Остальные головы не сразу, но тоже поддались. Одна бахнулась прямо о камни внизу, лопнув, как дрянной горшок.
Вообще-то Годуин думал, что им нет необходимости очищать все штыри. Голов с ними было всего три, в двух мешках, но подумалось, что все же не след помещать эти сановные, добытые в бою головы рядом с обычными преступниками. Мелькнула, правда, и мысль, что Христос на Голгофе был распят бок о бок с двумя разбойниками, но Халиуэлл лишь тряхнул головой, сосредотачиваясь на своей работенке.
Под завывание ветра он снял с плеча мешок и стал рыться в нем, цепляясь пальцами за локоны волос. От крови головы припеклись к мешковине, так что пришлось вывернуть мешок чуть ли не до половины (за этим занятием Халиуэлл чуть снова не навернулся со стены). Натужно сопя от страха и одолевающей его усталости, он наконец, придерживая мешок, выпростал наружу голову Ричарда Невилла, графа Солсбери. Обвившиеся вокруг пальцев жидковатые пряди были серо-стальными, а глаза не закатились – они словно смотрели с обмякшего лица в упор, бессонно стекленея в колеблющемся факельном свете. Бормоча полузабытые слова молитвы, Халиуэлл сделал неуклюжую попытку перекреститься или хотя бы закрыть глаза. Он-то считал, что привычен к ужасам от и до, но когда на тебя вот так неотрывно глядит покойник, это все-таки что-то из ряда вон. Насадить на штырь голову оказалось не так-то просто. Разъяснений на этот счет Годуин ни от кого не получал (можно подумать, любому приличному человеку творить такие дела – это «ничего особенного»!). Когда-то, еще мальчишкой, он с дюжиной ребят целое лето набивал руку на забое свиней и овец, но это был все-таки скот, а труд имел свою цену: полученный фартинг или лоснящийся кус печенки для домашнего стола. А это… Видимо, где-то у основания черепа есть место, которым можно насадить голову на острие, но поди сыщи его в почти уже сгустившихся потемках. Стуча зубами и смаргивая на ветру подмерзшие слезы, Халиуэлл непослушными, вконец замерзшими пальцами вершил свое дело. Все это время толпа внизу тихо гудела, наблюдая и выкликая имена убиенных.
Железный штырь вонзился как-то разом, будто сам собой, пронзив мозг и стукнув изнутри по черепной макушке. Годуин издал облегченный вздох. Внизу в толпе многие закрестились, словно встрепетнули крыльями птицы.
Он вытащил вторую голову с темными плотными волосами, гораздо гуще жидковатых седых прядей первой. Ричард, герцог Йоркский, на момент смерти был чисто выбрит, хотя, как известно, щетина через какое-то время появляется и у мертвых. Точно, вот она, чувствуется по неприятной шершавости скулы! Стараясь не смотреть на мертвое лицо, Халиуэлл примерился и, плотно зажмурившись, насадил голову на один из пустующих штырей. Ладонью, с которой сочилась жижа, он сотворил крестное знамение. В этом же ряду Кёрч насадил около головы Йорка еще одну голову. Сюда уже донеслась молва, что с ней вышло вроде как неладно. Сын Йорка Эдмунд якобы бежал с поля боя, а барон Клиффорд поймал его и обезглавил просто так, чтобы насолить его отцу. Все головы были еще свежи, с отвисшими челюстями. Годуин слышал о гробовщиках, пришивающих челюсти ниткой к щекам или прилепляющих их куском смолы. Хотя какая разница – мертвец, он и есть мертвец.
