РАЛЬФ (в своём кабинете). Сейчас половина первого, Ногс?
НЬЮМЕН НОГС (высокий пожилой человек с выпученными глазами.) Всего только двадцать пять минут по… верному времени.
РАЛЬФ. Вы хотели сказать: «По трактирным часам». У меня часы остановились, – не знаю почему.
НЬЮМЕН НОГС. Не заведены.
РАЛЬФ. Нет, заведены.
НЬЮМЕН НОГС. Значит, перекручена пружина.
РАЛЬФ. Вряд ли это может быть.
НЬЮМЕН НОГС. Вряд ли.
РАЛЬФ. Ладно. (Прячет в карман часы.)
Ногс по-особому хрюкнул, и, погрузившись в мрачное молчание, начал медленно потирать руки, треща суставами и на все лады выкручивая пальцы.
РАЛЬФ. Я иду сегодня в «Лондонскую таверну».
НЬЮМЕН НОГС. Собрание?
РАЛЬФ (кивнул головой). Я жду письма от поверенного относительно закладной Редля. Если оно придёт, его доставят сюда с двухчасовой почтой. К этому времени я уйду из Сити и пойду по левой стороне улицы к Чаринг-Кроссу. Если будут какие-нибудь письма, захватите их с собой и идите мне навстречу.
Ногс кивнул. Хозяин оторвал взгляд от бумаг, однако, клерк не двинулся с места.
РАЛЬФ. Что ещё?
НЬЮМЕН НОГС. Вот это. (Медленно вытаскивая из кармана запечатанное письмо). Почтовый штемпель – Стрэнд, чёрный сургуч, чёрная кайма, женский почерк, в углу – К. Н.
РАЛЬФ. Чёрный сургуч? (Взглянув на письмо.) И почерк мне как будто знаком, Ньюмен, я не удивлюсь, если мой брат умер.
НЬЮМЕН НОГС. Не думаю, чтобы вы удивились.
РАЛЬФ. А почему, сэр?
НЬЮМЕН НОГС. Вы никогда не удивляетесь, – вот и всё.
Мистер Никльби вырвал письмо у своего помощника и, бросив на последнего холодный взгляд, распечатал письмо, прочёл его, сунул в карман.
РАЛЬФ. Именно то, что я предполагал. Он умер. Ах, Боже мой! Да, это неожиданность. Право же, мне это не приходило в голову.
НЬЮМЕН НОГС. Дети остались?
РАЛЬФ. В том-то и дело, – двое.
НЬЮМЕН НОГС. Двое!
РАЛЬФ. Да вдобавок ещё вдова. И все трое в Лондоне, будь они прокляты! (Лицо Ньюмена исказилось, словно сведённое судорогой.) Разумно, что и говорить! Очень разумно! Мой брат никогда ничего для меня не делал, и я никогда на него не рассчитывал, и вот, не успел он испустить дух, как обращаются ко мне, чтобы я оказал поддержку здоровой сильной женщине и взрослому сыну и дочери. Что они мне? (Натягивая печатки.) Я их никогда и в глаза не видел.
При входе мистера Ральфа Никльби леди в глубоком трауре привстала, но, по-видимому, не в силах была пойти ему навстречу и оперлась на руку худенькой, по очень красивой девушки лет семнадцати, сидевшей рядом с ней. Юноша, казавшийся года на два старше, выступил вперёд и приветствовал своего дядю Ральфа.
РАЛЬФ (сердито насупившись). О, полагаю, вы Николас!
НИКОЛАС. Да, сэр.
РАЛЬФ. Возьмите мою шляпу. (Миссис Никльби.) Ну-с, как поживаете, сударыня? Вы должны побороть свою скорбь, сударыня. Я всегда так делаю.
МИССИС НИКЛЬБИ (прикладывая к глазам носовой платок). Утрату мою не назовёшь обычной!
РАЛЬФ. Её не назовёшь необычной, сударыня. Мужья умирают каждый день, сударыня, равно как и жёны.
НИКОЛАС. А также и братья, сэр.
РАЛЬФ. Да, сэр, и щенята и моськи. (Садясь в кресло.) Вы, сударыня, не упомянули в письме, чем страдал мой брат.
МИССИС НИКЛЬБИ. Доктора не могли назвать какой-либо определённый недуг. У нас слишком много оснований опасаться, что он умер от разбитого сердца.
РАЛЬФ. Ха! Такой штуки не бывает. Я понимаю, можно умереть, сломав себе шею, сломав руку, проломив голову, сломав ногу или проломив нос, но умереть от разбитого сердца… Чепуха! Это нынешние модные словечки! Если человек не может заплатить свои долги, он умирает от разбитого сердца, а его вдова – мученица.
НИКОЛАС. Мне кажется, у иных людей вообще нет сердца и нечему разбиться.
РАЛЬФ. Бог мой, да сколько же лет этому мальчику?
МИССИС НИКЛЬБИ. Николасу скоро исполнится девятнадцать.
РАЛЬФ. Девятнадцать? Э!.. А как вы намерены зарабатывать себе на хлеб, сэр?
НИКОЛАС. Я не намерен жить на средства матери.
РАЛЬФ. А если бы и намеревались, вам мало было бы на что жить.
НИКОЛАС. Сколько бы там ни было, к вам я не обращусь, чтобы получить больше.
МИССИС НИКЛЬБИ. Николас, дорогой мой, опомнись!
КЭТ. Прошу тебя, дорогой Николас.
РАЛЬФ. Придержите язык, сэр! Клянусь честью, это прекрасное начало, миссис Никльби, прекрасное начало! (С подчёркнутым презрением отвел глаза, прошептал.) Мальчишка! (Повысив голос.) Итак, сударыня, вы мне сообщили, что кредиторы удовлетворены, а у вас не осталось ничего?
МИСИС НИКЛЬБИ. Ничего.
РАЛЬФ. А то немногое, что у вас было, вы истратили на поездку в Лондон, желая узнать, что я могу для вас сделать?
МИССИС НИКЛЬБИ. Я надеялась, что у вас есть возможность сделать что-нибудь для детей вашего брата. Перед смертью он выразил желание, чтобы в их интересах я обратилась за помощью к нам.
РАЛЬФ. Не понимаю, почему это так случается, но всегда, когда человек умирает, не оставляя после себя никакого имущества, он как будто почитает себя вправе распоряжаться имуществом других людей. Для какой работы пригодна ваша дочь, сударыня?
МИССИС НИКЛЬБИ. Кэт получила хорошее образование. Дорогая моя, расскажи дяде, каковы твои успехи во французиком языке и в изящных искусствах.
РАЛЬФ (безцеремонно). Попробуем отдать вас куда-нибудь в ученье. Надеюсь, вы для этого не слишком изнежены?
КЭТ. О нет, дядя! Я готова делать всё, только бы иметь пристанище и кусок хлеба.
РАЛЬФ. Ладно, ладно. Вы должны попытаться, и, если жизнь слишком тяжела, быть может, шитьё или вышиванье на пяльцах покажутся легче. (Племяннику.) А вы когда-нибудь что-нибудь делали, сэр?
НИКОЛАС. (резко). Нет!
РАЛЬФ. Нет? Я так и знал! Вот как воспитал своих детей мой брат, сударыня.
МИССИС НИКЛЬБИ. Николас не так давно закончил образование, какое мог дать ему его бедный отец, а он думал…
РАЛЬФ. …думал со временем что-нибудь из него сделать. Старая история: всегда думать и никогда не делать. Будь мой брат человеком энергическим и благоразумным, он оставил бы вас богатой женщиной, сударыня. А если бы он предоставил своему сыну пробивать самостоятельно дорогу в жизни, как поступил со мной мой отец, когда я был на полтора года моложе этого юнца, Николас имел бы возможность помогать вам, вместо того чтобы быть для вас бременем и усугублять нашу скорбь. Мой брат был легкомысленный, неосмотрительный человек, миссис Никльби, и я уверен, что у вас больше, чем у кого бы то ни было, оснований это чувствовать.
