Валерия. Город
После длинной тёплой осени декабрь наступил как-то незаметно. Малоснежный, совсем не морозный, он давал возможность долгих прогулок и неспешных размышлений. Город словно плыл сквозь покрытые инеем ветви тополей и яблонь. Лерка сидела на скамейке, вытянув ноги и наблюдала, как одетая в яркий оранжевый комбинезон Лиза резвится на детской площадке. Дочери шёл пятый год, она росла быстро, была очень похожа на своего отца карими глазами и тёмными волосами. Лиза подбегала к скамейке, утыкалась в колени матери, поднимала на неё раскрасневшееся, совершенно счастливое лицо и, не давая поймать себя, опять убегала на площадку, где такие же разноцветные и немного неуклюжие маленькие человечки носились друг за другом, порой сбиваясь в кучу-малу.
Рядом на лавку неожиданно кто-то сел. Лерка даже не повернула головы. По холодной волне, прошедшей по позвоночнику, она сразу поняла, кто это. Всё время, что она жила в Городе, ждала и опасалась этой встречи.
Четыре года назад, когда Лиза вдруг решила родиться раньше срока в самолёте, и они отлежали положенное время в московской больнице, Сергей привёз их в Город, в свою большую пустую квартиру на шестнадцатом этаже нового дома. Лерка вышла на балкон и тихо охнула. У неё, боявшейся высоты до потных ладошек, подкосились ноги в коленях. Елисеев смеялся, придерживая её за плечи, потом прижал к себе и шепнул на ухо:
– Привыкай. Это совсем не страшно.
И правда, она привыкла на удивление быстро, уже без страха выходила на балкон и лоджию, смотрела на огромный Город с высоты птичьего полёта, внимательно разглядывала его новое, почти незнакомое лицо. Зимой в открытое окно задувало снег, а летом залетали лёгкие тополиные пушинки. Она ловила их и чувствовала, как уходит за линию горизонта, всё, что так болело последние два года. Уже со светлой грустью вспоминался корреспондент Лёша Ворохов, в одиночку решивший бороться с тем, что он называл «мафией». Не преследовало видение поднятой со дна лодки с обезображенным телом ответственного секретаря газеты «Север» Владимира Николаевича Мамонтова внутри. И над проплывающими перед глазами на грани яви и сна мрачными весенними горами не было слышно натужного рёва вездехода и истерического крика гагары. Её отпускали северные страхи – депрессии тёмных ноября и декабря; долгой, невыносимо долгой зимы; тревожное ожидание высасывающего из души все силы и чувства норд-оста, северо-восточного ветра.
Новая жизнь совсем не давала возможности и времени слишком уж часто предаваться рефлексии. Через десять дней после их приезда Сергей улетел в Северореченск – государственные дела, однако. И Лерке пришлось одной обустраивать гулкую, как вокзал, пустую квартиру, в которой и мебели-то не было, кроме дивана и двух столов на кухне. Елисеев и не жил в ней совсем, потому что как раз в то время возник проект с горно-обогатительным комбинатом, что заставило его почти переселиться на Север. А уж там и закрутилась история, которая обросла, как снежный ком, бедами, потерями, радостями. В общем, всем, что называется жизнью. Их с Леркой личная история началась тоже там. Сергей ушёл из своей «коммерческой» структуры (ушёл ли?). Он лихо взбежал по ступенькам карьерной лестницы почти до самого верха, став в итоге заместителем самого губернатора. Прилетал пару раз в месяц на выходные, и как ребёнок радовался изменениям в доме. Лерке было смешно и приятно. Она всё успевала, да и Лиза была спокойным ребёнком, могла часами молча лежать в кроватке, хмуря бровки и задумчиво глядя на мир круглыми чайного цвета глазами. Лерка констатировала: «Ну, хоть задумчивая и серьёзная, как мать. Раз уж решила отказаться от светлых глаз и волос». Ей нравилось, как Елисеев, приезжая, шумно врывался в квартиру, пробегал по комнатам, восхищался громко, выхватывал Лизу из кроватки, та недовольно басовито ворчала, но он не давал ей заплакать, приговаривая:
– Лизка! Молчи! Радуйся! Отец приехал!
Та затихала, а Лерка с удовольствием наблюдала за этой феерией. Они долго ужинали, он рассказывал ей о работе, о Севере, о знакомых и не очень знакомых людях. Она слушала, почти не задавая вопросов и… почти ничего не чувствуя. Всё это она уже знала, потому что работать начала сразу по приезду, не дожидаясь окончания декретного отпуска. От должности главного редактора отказалась и осталась в ранге заместителя главного по интернету. Редактировала материалы, писала аналитические записки, как могла, участвовала в жизни редакции. Порой и корреспондентом выступала – Северореченск и Город были связаны, входили в один федеральный округ, тем более, Город был его столицей. Она физически ощущала, как меняется газета, как медленно, но верно выхолащивается её содержание. Какие-то пресс-релизы, скучные, как застёгнутый на все пуговицы чиновничий пиджак, рапорты с таких же скучных заседаний и совещаний… Это была совсем другая газета, из которой с каждым номером уходили живые голоса, живые люди, живые события. Лерка знала, что первые полосы возят на утверждение в пресс-службу и профильный комитет, утверждают там фото и даже подписи под ними. Скоро вообще будет утверждаться весь номер, как говаривал товарищ Гоцман: «Будешь читать Уголовно-процессуальный кодекс от заглавной буквы «У» до тиража и типографии»…[1] Эта почти мёртвая газета перестала быть интересной и необходимой для журналистки Шингареевой, которая проработала в ней почти два десятка лет, считала её своей профессиональной удачей и профессиональным счастьем. Она всё чаще думала, что журналистики как профессии, её любимой профессии, уже практически не существует, и надо что-то в жизни менять. С Сергеем она эти мысли не обсуждала, да и он разговора о газете давно не заводил, хотя она прекрасно знала, что к происходящему Елисеев руку приложил точно.
И всё же как-то раз Лерка, гладя его по груди, сказала:
– Серёжка, хочу тебе кое в чём признаться.
Он сдвинул брови и округлил глаза, совсем как Лизка, вопросительно посмотрел на неё.
– Я самая счастливая женщина Сибири, Урала и сопредельных территорий.
Сергей засмеялся и, слегка прищурившись, ответил:
– Ну, тогда и я тоже.
Лерка подпёрла ладонью подбородок:
– И ты? Тоже самая счастливая женщина Сибири, Урала и сопредельных территорий?
Он прижал её к подушке и навалился сверху:
– Лера, хулиганка ты, а не взрослая женщина!
– А кто тебе вообще сказал, что я взрослая?
А за окном не спал, словно плыл в огнях, насколько хватало взгляда, безбрежный старый Город, многое повидавший, многое переживший, такой мудрый, что редко напоминает людям их ошибки. Но уж если напомнит…
– Привет, Лерка.
– Привет.
