Возвращайся…
Ты
слишком далеко.
(«Возвращайся»
- Джанго)
Как понять, что сломалась? Ведь казалось бы,
что этот переломный момент очевиден, точка отсчета известна. Как можно не
заметить таких радикальных перемен в себе? Я много раз до аварии чувствовала
себя сломанной, покинутой, разбитой. Но потом Паша вновь возвращался, и с ним
возвращалась жизнь, оставив все переживания за бортом.
Но в этот раз я была совершенно уверена. Я
чувствовала себя сломавшейся игрушкой, которую выбросили на помойку. Сломанная
как физически, так и морально. Когда рушится внутренний мир, трещины проступают
и снаружи, создавая бездонные овраги между мной и внешним миром. И не было
ощущения, что все наладится. Те месяцы после аварии буквально вытрясли всю душу
наизнанку. Я жалею, что выжила под колесами той машины, и лучше было бы никогда
не открывать глаза. Может быть, переломы и срослись, но сердце уже не склеить
ничем. Тут даже «клей-момент» бессилен… «Человек не бывает более беспомощным,
чем тогда, когда рушится его внутренний мир». Так сказал кто-то из великих, и я
на себе прочувствовала непоколебимую верность этого изречения. Когда реальность
летит ко всем чертям, разбиваясь на части, и все, что казалось вечным,
постоянным и незыблемым – разрушается и крошится прямо на глазах. В этот момент
очень легко потерять себя. Я потеряла.
Жизнь проносилась мимо меня. Таня получила
разрешение работать в германской клинике, а я даже не поздравила ее с успешным
получением сертификата. Сестра Ивара Надин вышла замуж за хорошего парня
Филиппа – я пропустила свадьбу… И не потому что была нездорова, нет. Я
отдалилась. У меня просто не было сил с кем-то общаться. Какой-то небольшой
эмоциональный подъем по приезду в Гамбург резко пошел на спад. Родных в этом городе
у меня нет. Зато были друзья, которые за меня искренне беспокоились. Но
единственное, что я могла делать – это смотреть в одну точку и стараться не
думать ни о чем. Вкус жизни ушел, краски потускнели, внутренний огонь погас.
Моя душа, все мои чувства словно выскользнули из открывшихся ран. Да и не нужны
мне никакие чувства. Я не вижу смысла стараться начать все заново и стать
счастливей. Наступила апатия, и она меня вполне устраивает. Я проливаю
бессмысленные слезы, жалею себя, хоть и понимаю, что нужно смириться.
Разумеется, я вспоминаю. Не могу не
вспоминать. Но даже воспоминания потеряли вкус. Да и к чему травить душу,
пропуская через себя то, что уже никогда не повторится и не станет ярким и
цветным? Паша ушел и забрал с собой все краски моего счастья. Я чувствую себя
никому не нужной. Без него я и себе не нужна. Без него я никто.
Я никак не могу понять, почему ощущаю себя
такой неприкаянной, всеми забытой и одинокой, когда нахожусь в прямом смысле в
центре видимости всех, кого только можно представить? Но общаться с кем бы то
ни было первое время я вообще отказывалась. У одного моего знакомого когда-то
была привычка: записывать всех своих бывших или неудавшихся девушек в
телефонной книге как «Не брать однозначно». Причем таких абонентов у него было больше
десятка, и каждый пронумерован. Этот прием я оценила, когда у самой стали
накапливаться нежелательные номера, как то – бывшие однокурсники, девчонки, с
которыми я когда-то работала, какие-то Пашины знакомые… И все они пытались
навязчиво или ненавязчиво узнать, как у меня дела. Черный список «вконтакте» пополнился многими аккаунтами. Да, я не хотела
ни с кем общаться.
И да – я очень изменилась после аварии. Я
стала… ну, не знаю… грубой, что ли? Резкой. Помните затролленную в интернете
фразу: «Эй, ты чо такая дерзкая?» Вот в то время она очень даже применима ко
мне в отношении незнакомых людей, да и некоторых знакомых тоже. Я не хотела
никого видеть, варилась в котле из своих убийственных мыслей, главная из
которых была: «Почему именно я…? Почему не кто-то другой…?» Жить не хотелось.
По ночам кричала в подушку. Простынь хватала руками так, что едва не разорвала.
Наверное, самая причудливая в мире вещь – это
время. Принято считать, что в радости оно пролетает незаметно, а в скуке и
ожидании еле-еле плетется. Но люди, пережившие большое горе, знают, что и в
жгучей тоске время пробегает довольно быстро. И все это время я была грубой.
Злой. Озлобленной на весь мир, даже на маму, которая волновалась за меня и
постоянно спрашивала о самочувствии. Я же просила ее выйти из комнаты и
оставить меня одну. Видела, как ей тяжело было слышать подобные слова от родной
дочери, и все равно прогоняла ее. И не только маму. Когда я лежала в больнице, приходил
Даня Кораблев. Я его прогнала. Благим матом кричала на всю палату. Да, я
поступила некрасиво. На меня давили, пытались объяснить, что он – мой друг, но
– не-а. И даже если бы сейчас появилась возможность наладить общение, то мне не
о чем с ним разговаривать. Мы совершенно чужие. Я не жалею об этом – мне
безразлично. Наверное, прав был Ивар, когда сказал, что у меня очень жесткий
отбор для общения, да. Если человек меня разочаровал, сделал подлянку или еще
что-нибудь неприятное в мою сторону – я в этот же момент перестаю его замечать,
разговаривать с ним и даже стараюсь на него не смотреть. Никаких горьких эмоций
по этому поводу я не ощущаю, будто и не было этого человека в моей жизни.
Я стала настолько замкнутой, что ни с кем не
хотела общаться. Никого не хотела видеть. Хотелось бы сказать, что мне было
стыдно за свое поведение, но… нет, не стыдно.
Любое мое желание могли исполнить тут же,
кроме одного – оставить меня в покое. И поэтому я пытаюсь создать хотя бы
видимость жизни – ради родных и друзей. К тому же иначе было невозможно
прекратить то паломничество, которое началось ко мне после аварии. Каждый
считал своим долгом сделать предположение о том, что будет дальше, или дать мне
какой-нибудь «жизненно важный» совет. Мне говорили, что я буду любить Пашу до
конца жизни – ну, это предположение одного малопонимающего, но до крайности
любящего казаться самым умным «ясновидящего» в лице моего хорошего знакомого я
оставлю без комментариев. Меня просили оставить Пашу в покое в то время, когда
я не делала ни единой попытки с ним связаться. И откровенно грозили сломать
пару-тройку ребер в довесок к предыдущим переломам. Я до этого и не
подозревала, что столько народу проявит желание пообщаться со мной, тем более
что до расставания с Пашей по шкале популярности я была в глубоком минусе. И
когда неожиданно появилась толпа, интересующаяся моей жизнью – я вдруг поняла,
что звездная болезнь мне не грозит. Подобные вопросы, которые присылали мне
загадочные, неопознанные, но явно знакомые со мной и с Пашей люди – меня
откровенно раздражали. Становилось резко неприятно, когда кто-то, не имеющий
никакого понятия о том, что происходит в моей душе, вдруг делает вывод, что я
хорошая, плохая, добрая, злая… Никто не знает, какая я на самом деле и на что я
способна. Да я и сама этого не знаю, тем более что это не благородство или жалость.
В определенный момент мне написали анонимное сообщение с информацией о том, что
Паша попал в аварию и находится в тяжелом состоянии. Я на следующий же день
преодолела расстояние в две тысячи километров и сделала рейд по всем больницам города.
Пострадавшего с фамилией Васильев не было ни в одной… Кто-то, наблюдая за мной в
социальных сетях, явно наслаждался моей болью и беспомощностью перед ситуацией,
ожидал увидеть мое отчаяние, мои страдания и безысходность. Много, очень много
слов я хотела сказать в ответ неизвестным мне, но явно знакомым людям, но это
бы повлекло за собой обнажение души, а свои чувства я обнажать не собиралась.
Это слишком личное и принадлежит только мне. И Паше.
