Свинцовые воды канала
И дождь, моросящий с утра…
Как будто бы снова настала
Той юности светлой пора.
И снова иду я, не зная,
Что там у меня впереди…
А годы всё тают и тают…
Иди, сколько можешь – иди!
* * *
И вот, я иду по Обводному каналу. Моросит дождь. Петербург, а тогда Ленинград, для меня не изменился вовсе. Только тогда, более полувека тому назад, мы с отцом часто прогуливались по каналу Грибоедова – отец жил на стыке улиц Римского-Корсакова и Садовой, где напротив, в садике Юсуповского дворца, был прекрасный каток, как и сегодня. А на Обводный мы ходили к его приятелю. Пешком. Правда, за Обводным, где этот его друг жил, всё было не так, как теперь – небо было вечно затянуто дымом из поднимающихся труб «Красного треугольника». Сейчас такое даже представить трудно – прошлое там узнаётся с трудом. Расстояние между двумя каналами казалось совсем коротким, не то, что теперь…
* * *
Итак, время, время, время… Я оглядываюсь на пройденные годы и с удивлением отмечаю, что, как раньше, так и сейчас, моё восприятие мира не изменилось. Оно всё то же. Если верить Библии и предположить, что Господь создал Землю и всё вокруг, то, по моему твёрдому пониманию, вначале он создал музыку – и этому есть множество доказательств. Такое странное, но обоснованное предположение… Музыка – мой мир.
Музыка сопровождала меня всегда и во всём. Даже если вдруг наступала звенящая тишина. Недаром говорят – звенящая. Этим всё сказано. Тот первый, кто этот звон услышал, был музыкальным гением, первым истинным композитором. Как это важно и как это трудно – услышать тишину! Тишина вмещает в себя величие безмолвного космоса, крошечными атомами которого мы являемся.
О духовной сущности музыки
В Большой музыке всегда таится некий мистический смысл. Погружение в такой звучащий мир – другой, параллельный, загадочный – даёт ощущение и радости, и горести, и восторга. Кажется, что музыка возникает порой без какого-либо вмешательства извне, из какой-то мистической реальности. Но это не так. Музыка – не просто другой мир, который нельзя потрогать, взять в руки, как-то материально оценить, который приносит радость познания истины, – этот мир находится на уровне чувственного постижения действительности. Труднообъяснимо умение воссоздать этот внутренний мир, сделать его реальным, превратить в звучащую субстанцию. Но это уже задача композитора, музыканта.
Благословенны те, кто может понять этот невидимый труд композитора, услышать и расшифровать его внутреннюю речь.
Это – наши настоящие слушатели. Согласимся, что их немного.
За плечами композитора стоят гении, высочайшие Монбланы, которые не раз провозглашали истину – суть бытия. Путь к таким творцам – огромен! Этот путь – бесконечен, но идти надо, если хочешь что-то сказать и чтобы тебя понимали. Осознание истины даёт ощущение душевной полноты, внутренней силы и внутренней уверенности в своей правоте.
В Большой музыке всегда бьётся сердце эпохи, в которой она создавалась.
* * *
Бетховен писал в своих слуховых тетрадях: «Кому моя музыка сделается понятной, тот будет свободен от того убожества, который влачат за собой другие». Я сажусь к своему старенькому инструменту. Играю Бетховена, и… соглашаюсь с его словами. Но это чувство – только моё, воспитанного на старой доброй вечной классике, всегда новой, потому что возникшей как добавление к традиции, – а эта цепочка бесконечна. Бетховенская музыка – прекрасный пример приближения художника к истине через интуицию. Задача внимательного и заинтересованного слушателя проста: «…довериться голосу интуиции, посещающему отдельных индивидуумов… и услышать провозглашаемые ими… истины». Эти слова тончайшего исследователя музыки Виктора Петровича Бобровского призывают к глубокому её пониманию-постижению. (В. П. Бобровский, О самом главном. М. Государственный центральный музей музыкальной культуры им. М. И. Глинки. 2006). Добавлю всё же, что услышать таких «отдельных индивидуумов» дано не всем.
Знаменитые Бетховенские слова фактически повторяют Евангельское обращение Иисуса к народу: «Я свет миру; кто последует за мной, тот не будет ходить во тьме, но будет иметь свет жизни» (Нагорная проповедь. Ин. 8—12). Можно ли их, эти удивительные слова сравнивать? Ведь сказать так может только СОЗДАЮЩИЙ, уверенный в себе и в результатах своего проповедческого труда. Познавший истину.
Вот об этом, о чём вроде бы не принято говорить, я и хочу сказать в этой книге. По сути – об ощущении композитором духовного состояния мира. Бог в понимании верующего человека – создатель. Создатель всего. Но и Бетховен, композитор – создатель. Создатель идеального духовного мира, выраженного в звуках. Ощущение создателя, Демиурга у них одинаково. Можно ли провести резкую грань между духовностью светской и духовностью религиозной?
Для верующего христианина (да и представителя многих других религиозных конфессий) все чаяния и молитвы направлены к единому Богу. Как хотелось бы, чтобы все эти человеческие чаяния и молитвы имели такой единственный адресат! Трудно представить себе и ещё труднее согласиться, что не некая великая идея, не великий разум руководит миром, что нет такого единого непостижимого создателя всего сущего на земле, организатора, конструктора, архитектора, воспитателя…
Оглядывая своё творчество, я понимаю, что главным ощущением, дающим мне внутреннее право что-то писать (создавать, придумывать, творить) было всегда ощущение величия бытия, грандиозность, необъятность мира, при попытке охватить и осознать которое сильнее бьётся сердце.
Музыка – моя религия.
Недавно, после одного из симфонических концертов, получаю от слушателя письмо: «…ваше произведение звучало как монументальный памятник… вы… композитор и вам не надо обращать внимание на то, что вокруг. Ваш мир внутри вас. Творите, это такая радость быть творцом…». Возможно, это преувеличение восторженного слушателя, возможно и нет. Предполагаю, что и многие другие авторы так оцениваются своими слушателями. Дай бог. Время всё скорректирует.
Часто возникает перед моими глазами одна картина из детства. Я сижу на рассохшейся лавочке у маленькой церквушки рядом с нашим домом. Рядом со мной – сухонький дьячок, служащий в этой церкви. Он уже успел немного выпить, и его речь, тихая и тягучая переносит меня в удивительную страну, не столь благополучную, как моя (моя, конечно, самая любимая и лучшая в мире). В стране, описанной моим дьячком, торжествует жестокость, корыстолюбие, всевозможные человеческие пороки, идёт страшная борьба со злом, со всякой дьявольщиной, на площадях звучат обличительные речи одиноких праведников, там совершаются дикие пытки, висят на деревянных перекладинах осуждённые, корчась в страшных муках, – но там происходят и волшебные исцеления после мучительной смерти, растут на сказочных деревьях сказочные плоды, люди славят мудрых старцев и омывают ноги усталым путникам… Кажется, и самому дьячку интересно было иметь такого любопытного слушателя; я всё спрашивал и спрашивал, и он всё отвечал и отвечал, стараясь быть более понятным маленькому слушателю. Описанные им эпизоды и картины всевозможных удивительных чудес становились всё более красочными и загадочными…
