Надо верить в дороги, в счастливые встречи,
Когда на миг столкнет судьба
с другой и размежит,
И ловишь жадным взором через толпы и наречья
Знакомый взгляд, и знаешь —
Вновь судьба не ублажит.
– Не люблю август, – Саша заплела косу, повязала белую косынку, сразу стала похожей на постаревшую прихожанку на службе в церкви, дождалась старый школьный грузовик, забросила в кузов мешки, ведро, лопату и, отказавшись от протянутой руки, перемахнула через борт.
– Когда мы тебя замуж отдадим? Такая видная женщина! Хватит тебе и пахать, и сеять, и картошку копать! – на единственной шершавой лавке у кабины, нахохлившись, теснились жена завхоза, учителя – пенсионеры с женами и худенькая школьная техничка тетя Лиза.
– Сашенька, магарыч поставишь, – выкопаем твою картошку за милую душу! – оживились химик и физкультурник.
– Да вам бы только с молодыми улыбаться! Бабники! – жена химика Зинаида Ивановна скорбно поджала губы, и, если бы позволила лавка, отодвинулась от супруга.
Женщины расхохотались. Жена физкультурника, выглядевшая на десять лет моложе мужа, поправила платок:
– Сашенька, мы своих помощников к тебе направим. Пусть своей учительнице помогут, а ты с ними потом математикой позанимаешься. Магарыч им подавай!
Саша села на перевернутое ведро, сдернула косынку, подставила лицо сухому жаркому ветру.
На Ильин день погрохотало не сердито где-то в вышине, по улицам пронеслись, закручиваясь вверх, пыльные столбы без единой капли дождя.
А вокруг до самого горизонта тянулась сожженная полынная степь, разбавленная кое-где изнемогающими от зноя пыльными лесополосами да одинокими деревьями по берегам ериков и засыхающих стариц.
День заметно укоротился, словно солнцу надоело по утрам торопиться на работу, и оно просыпало свое время, натягивая на себя тяжесть угрюмых безводных туч, но потом, спохватившись, резво карабкалось вверх по небосклону, стараясь дожечь все живое.
Машина попрыгала на глубоких трещинах разбитого асфальта мимо одноэтажных домиков, шикарных особняков местной элиты, а затем свернула к реке.
– Эх, вот так бы мчаться и мчаться бездумно вперед, оставив позади все проблемы приближающегося нового учебного года, закрутки, банки, компоты, – размечталась Саша, но машина, затормозив плавно, остановилась у домика сторожа.
На плантации было многолюдно. Прошел слух, что с края у реки неизвестные выкопали делянки с картошкой, прихватив дыни и арбузы.
Здесь за селом было раздолье земли, солнца и воды.
Дома у Саши был небольшой садик с виноградником, грядки с овощами, цветник, но не хватало влаги. Поливала по ночам, но вода бежала неохотно, тоненькой струйкой.
Весь день потом Саша ходила, как чумная. Хотелось спать.
Начали засыхать от безводья яблони, орешник, привезенный из Тархан, – родины Лермонтова.
Соседние участки директора школы и завуча были уже выкопаны, на них сиротливо высились горы беспорядочно брошенной, уже увядшей ботвы.
Вздохнув, Саша начала выворачивать из земли засохшие кусты:
– Надо копать. Хорошо, машин много – помогут довезти мешки с картошкой до калитки.
«Глаза страшат, а руки делают», – плакат с этим девизом она повесила в своем кабинете математики над доской, уверовав в силу заклинания, призывавшего к деятельности и позволявшего гордиться пусть даже малыми победами над неуверенностью, безволием, бессилием.
Копала картошку весь день, с азартом выбирая из земли и наполняя пустое сначала ведро гулко бухающими клубнями. Соседские мальчишки помогли докопать последние пять рядков.
Вместо отдыха побрела к реке. Присела, свесив ноги, на песчаный прогретый за день обрывистый берег. Воду кое-где почти до середины затянуло ряской. Кружили сонно в воздухе первые редкие позолоченные листья с серебристых тополей. От воды вдруг потянуло прохладой. Сердце сжалось от первых намеков приближающейся осени.
– Раскисаю, – не хотелось двигаться, вообще шевелиться. – Хватит, – одернула себя, – надо радоваться, что все летние хлопоты скоро будут позади.
Быстро сдернула косынку, брюки, футболку и бухнулась с разбега в глубину.
Вода охладила разгоряченное тело. Вынырнув, Саша поплыла против довольно сильного течения на изгибе реки, отгоняя ладонями плывущие навстречу ветки с паутиной, листья и прочий мусор.
Стало так тихо и спокойно, сердце забилось ровно и, казалось, даже счастливо.
– Господи! Дай мне силы и здоровье, и возможность жить в ладу самой с собой!
Одевалась, дрожа от озноба и мокрого белья. Бегом рванула через пыльную поляну с выкошенной еще в июне травой.
Самые упорные селяне докапывали свои делянки. Машины, торопясь домой, отъезжали одна за другой, поднимая пыльные хвосты высоко в небо.
Саша свернула на шоссе. В воскресный вечер оно было безлюдно. Пока шла по обочине на юг, солнце слабо грело правую щеку, но вот повернула на запад и вдруг утонула в солнечном пламени.
Это было нереальное волшебство: синеющее небо словно растворилось, пропало. И остался только пылающий золотой шар на дороге так близко, что казалось, – протяни руку и обожжешься, или растворишься в его глубине, в этой неге.
Саша крепко зажмурилась, потом осторожно приоткрыла глаза.
От шара по-прежнему струились живые потоки огня, причем, они добежали, дотянулись до нее, обливая с головы до ног ласковым теплом.
Саша, раскинув руки в стороны, застыла:
– Буду стоять, пока не погаснет это чудо.
Через минуту на лицо упала тень. На обочине метрах в десяти от нее остановилась машина, загородив солнце. И теперь лучи вырывались из-за нее во все стороны, точно протуберанцы, сгустки энергии от готовящегося закатиться за горизонт светила. И в этом видимом ореоле солнечного потока от машины к ней шел высокий стройный спортивного типа мужчина. Он подошел поближе. Это был Женя – взрослый, изменившийся, неожиданный Женя. Евгений Карлович Вебер.
Да, перед ней стоял загоревший («Но не на нашей жаре», – мелькнула мысль,), подтянутый («Наверное, много двигается – теннис или футбол?»), в узких джинсах, в белоснежной футболке с какими-то надписями, в белых кроссовках, с аккуратной стрижкой и зачесанным слева направо с каким-то задором неизменным чубом светлых волос («Не постарел, не растолстел, не полысел»).
Его серые прищуренные глаза под выступающими, словно нахмуренными темными бровями, смотрели растерянно, изумленно и еще непонятно как.
– Ты? – Саша резко опустила руки, представив, как она выглядит нелепо со стороны, – лохматая, с распущенными сохнущими на солнце волосами, обнимающая горизонт.
