Джеральд находился в таком состоянии, которое врачи определили как «психо-ментальный анабиоз». Он ощущал внешние воздействия, но не реагировал на них. Он двигался, говорил – неосознанно. И вообще – вставал редко. При этом не отдавал себе отчёта, где он находится и почему. В его сознании роились картины, воспоминания, монологи, образы, лица, но всё обрывочно, вне связи с чем бы то ни было, поток.
Иногда в мозгу вспыхивали яркие, до боли резкие, контрастные изображения, почти галлюцинации… Это, правда, не отражалось на его поведении – заторможенном, аморфном, «минимальном». Сознание как точка, где концентрировались впечатления, идеи, прошлое, мечты, желания, реальность, а также аналитические способности ума, полностью «отпустило» его. И он не прилагал никаких усилий, чтобы «навести порядок» в ассоциативном, неуправляемом потоке, хлынувшем в его мозг. Правда, сознание не совсем покинуло его, благодаря этому он мог и ориентироваться в пространстве, и реагировать на простейшие команды. Однако нить хоть какого-нибудь разговора он не в состоянии был держать, или не хотел. Ему, видимо, нравилось быть «растением», ничего не хотелось. Даже есть. Пищу он не принимал. Ему вводили её. Боли от уколов не чувствовал. Со стороны он был похож на человека, впавшего в глубокую задумчивость… Если ему никуда не говорили идти, он лежал. А если служащие больницы «забывали» его в коридоре, он подходил к окну и бессмысленно взирал на улицы незнакомого города, и мог стоять так часами, не замечая, что ноги постепенно деревенеют, а тело наливается «ртутью» – от неподвижности.
Чтобы не оставлять его в одной и той же позе в течение долгого времени, его выводили гулять во двор, выгуливали как очень послушную, вялую собаку. Нет, его сознательность не равнялась даже и собачьей, просто он подчинялся нескольким командам – как марионетка нескольким движениям рук хозяина. Инстинкт самосохранения всё же поддерживал его на самом низком уровне.
Счастье, что он попал в руки доктору Эйнбоу. Про того говорили, что он пока не стал светочем медицинской науки только потому, что люди его интересуют больше, чем наука. Они отнимают у него слишком много времени, чтобы он мог писать трактаты. Словом, Филеал Эйнбоу был не только учёным, но и практиком с большой буквы. «Чистых учёных» он иногда рассматривал лишь как подсобных рабочих в своём деле, не считая вовсе – их «белой костью», а себя – «чёрной костью». Тем более, что науку он любил, и, по сути, был именно учёным. В его мозгу абсорбировались фундаментальные теории, подтверждённые богатым фактическим материалом. И на его рабочем столе копились сотни листов с «записями». Он превращал их в статьи, и они постепенно складывались в большой научный труд. Кстати, он обладал завидной эрудицией, умея использовать её в практических целях лучше многих. Причём, он умел сопоставлять самые отдалённые, казалось бы, факты, находить между ними взаимосвязь и делать из этого точные выводы (особенность эта, по убеждению многих, свойственна талантливым людям). Именно способность доктора Эйнбоу находить связь между фактами из «разных историй» помогала ему воздерживаться от скорых выводов насчёт болезни Джеральда, а интуиция подсказывала: не верь явным признакам. И он пристально всматривался в его поведение, ещё и ещё раз анализировал всё, что успела рассказать ему Лоэн.
Как человека тонкого, неравнодушного ко всему непостижимому, его не могла не поразить эта девушка. И не то, чтобы внешне она ошеломила его. Хотя при первой встрече – как некогда в детстве, когда он впервые влюбился в девочку из соседней школы, и иногда, встречая её на улице, чуть ли не падал в обморок – у него перехватило дыхание, – так, что он едва сумел скрыть своё волнение. «Влюбиться в неё ничего не стоит», – подумал тогда, уже искушённый в свои тридцать два года, нейропсихолог, психоаналитик, психотерапевт, в душе оставшийся, не смотря на свои громадные познания, почти наивным, искренним человеком. Он почувствовал по тому, как менялась интенсивность излучения в её глазах, по некоторым движениям и микрожестам, что эта девушка обладает, возможно, помимо поразительной, очень привлекательной внешности и неким даром гипнотического воздействия – как человек, рождённый повелевать. Доктору Эйнбоу в какой-то момент показалось даже, что она может и «ослепить» – чуть не физически – излучением своих глаз…
Между тем, Джеральд уже несколько дней находился в таком «полуавтоматическом режиме», пропуская через себя поток образно-логических структур. Он не испытывал никаких болезненных ощущений после перелёта и «хотел», если это слово вообще можно приложить к растению, только одного: чтобы его не трогали, дали сосредоточиться на экране его внутреннего телевизора. Иногда экран потухал, и тогда он либо засыпал, либо бессмысленно смотрел в одну точку – приятней всего это было делать, стоя у окна. Иногда он разговаривал сам с собой, или бредил. Температура у него «скакала», но не сильно. Аритмия становилась более плавной, и к исходу первой недели работу сердца можно было считать почти нормальной. Помаленьку, с точки зрения физиологии, всё приходило в норму. Однако в психическом состоянии улучшений не наблюдалось. Наоборот – он «замирал» всё больше и вставал всё реже…
