Лестница тяжело скрипнула под ногами Льва Абрамовича, и Зиганшин подумал, что теперь все стало тяжело и тускло.
Он посмотрел на деда. Тот отрицательно покачал головой.
Зиганшин открыл холодильник.
– Мама котлеты с пюрехой привезла, будешь?
– Давай, – вздохнул Лев Абрамович, сел за стол и начал кончиком ножа обводить узоры на клеенке.
Зиганшин включил газ под сковородкой, подождал, пока она раскалится, налил масла и положил две котлеты, в центр – горку белого картофельного пюре и стал перемешивать, чтобы не пригорело.
По кухне поплыл приятный аромат домашней пищи, но не вызвал ничего, кроме тоски и отвращения.
Зиганшин разложил еду по тарелкам, крупно порезал изумрудный кривой огурец и сел за стол.
Вкуса он не почувствовал, но это было уже дело привычное.
– Жаль, ты не пьешь, – сказал Лев Абрамович, заметив, как мало убывает у Зиганшина на тарелке, – тяжело такое на сухую переносить.
– Да ну ты что, Абрамыч!
– Может, и Фриде полегче было бы.
Зиганшин не ответил.
Лев Абрамович тоже ел без аппетита.
– Вообще ничего не поела? – спросил Зиганшин.
– Совершенно ничего. Я говорю: Фрида, как ты думаешь поправляться, если ничего не ешь? Молчит. Если б знать, как заставить…
– Да как? Я тоже через силу глотаю. Но я-то здоров.
Зиганшин выбросил остатки еды, быстро помыл посуду и поднялся в спальню.
Фрида лежала в постели, как показалось ему, в том же положении, в котором он ее оставил. Зиганшин прилег рядом и погладил ее по плечу, уже привычно расстроившись, какое оно стало тонкое и хрупкое. Фрида не ответила.
– Надо есть, – сказал он тихо, – хоть немножко. Что тебе принести? Может, сладенькое что-нибудь?
– Нет, спасибо.
– А хочешь, закутаем тебя и в сад отнесем?
– И там оставим, – буркнула Фрида.
– Зачем ты так? Просто подышишь свежим воздухом, может, есть захочется, и уснешь получше.
– Не хочу.
– Фрида, но тебе сейчас надо делать всего две вещи: есть и спать. А ты не хочешь.
– Не хочу.
– Может, что-нибудь особенное? Селедки там или абрикосов?
– Ничего не нужно.
– Фрида, подумай. О! – Зиганшин вспомнил о разговоре с Львом Абрамовичем. – Давай вина тебе налью.
– Отвяжись от меня, Слава.
Она лежала спиной к нему, уткнувшись лицом в подушку, и приходилось напрягаться, чтобы понять, что она говорит.
Зиганшин лег под одеяло и обнял жену. Сквозь ткань ночной рубашки нащупал грубый шов на животе – смерть ударила своей когтистой лапой и навсегда оставила глубокий след.
– Скажи, что ты хочешь, все, что угодно, – прошептал он, – лишь бы только тебе стало полегче.
Она впервые повернулась к нему лицом:
– Слава, есть одно, что мне действительно хочется.
– Говори.
– Не тормоши меня, пожалуйста. Дай мне побыть самой с собой, хорошо?
Он нахмурился:
– Это неправильно, Фрида. Но если ты так хочешь, то хорошо.
Она снова легла лицом в подушку, по пути сбросив его руку.
Зиганшин лежал молча и пытался составить картинку из трещинок на потолке. Сколько можно еще ждать, прежде чем кормить ее насильно? Может, надо ставить капельницу с питательным раствором или показать психотерапевту, чтобы прописал какие-нибудь таблетки от депрессии? Давно, наверное, пора действовать, а он сидит…
– Ты сам-то как держишься? – вдруг спросила Фрида и взяла его за руку. Зиганшин осторожно сжал ее ладонь.
Как он держится? Он этого не знал. Негодование и отчаяние, наверное, разъедали его душу, но Зиганшин не давал им воли. Они у него были как пьяные хулиганы, надежно запертые в камере. Слышно на весь отдел, и даже можно заметить, как железная дверь сотрясается под их ударами, но ясно, что вреда они никому не причинят, и работа идет своим чередом.
– Я нормально, Фрида, – сказал Мстислав и поцеловал ей руку, – нормально.
После несчастья бессонница стала его верной спутницей, не подвела и сегодня. Он посчитал овец, пробовал дышать в такт со спящей Фридой, но все было бесполезно. Зиганшин покосился на тумбочку возле изголовья жены, увидел в холодном лунном свете контуры пузырька со снотворным и быстро сел. Искушение взять таблетку оказалось таким сильным, что он вышел из спальни, тихонько притворив за собой дверь. Сейчас он единственный остался на ногах после удара и не имеет права одурманивать себя. Никак нельзя этого делать.
Зиганшин спустился вниз. Дом спал, но он знал, куда ступать, чтобы половицы не скрипели.
Оказавшись в кухне, он выпил стакан воды и осторожно открыл форточку, вдохнул сырого осеннего воздуха и увидел, как на лес опускается пелена тумана. В окне был виден нижний край луны; огромная, близкая, она сияла белым беспощадным светом.
«Неудивительно, что я никак не усну», – вздохнул Зиганшин и резко задернул занавеску, но свет все равно проникал в кухню.
Он включил бра над столом и поискал глазами Найду. Собака спала на диване в гостиной, своем законном месте. Женившись, Зиганшин хотел отучить ее, но Фрида сказала, что не надо. Почувствовав взгляд хозяина, собака тяжело поднялась, подошла к хозяину и со вздохом положила голову ему на колени. Зиганшин погладил ее и подумал, не вывести ли на улицу, но стук входной двери мог всех разбудить и напугать.
– Подожди до утра, – сказал он и дал Найде сушку из вазочки.
На столе лежало забытое Светой вышивание, урок по труду. Что ж, он все равно не спит, да и взаимовыручка в семье прежде всего… Зиганшин притянул к себе пяльцы, разобрался со схемой и приступил к делу. Однообразный труд вызывает однообразные мысли, это лучше, чем пытаться отвлечь себя чтением или соцсетями.
Фрида после больницы так и не прикоснулась к своему телефону, даже с матерью не хочет говорить. Хорошо бы Мария Львовна приехала, но она не может оставить детей, и Фрида на нее, наверное, за это злится.
Кажется, первый раз в жизни Зиганшин не знал, что делать и как быть.
Он быстро работал иглой, и хоть не ошибался в крестиках, но сосредоточиться на вышивке не удавалось. Все думалось, что Света с Юрой скоро выучатся, и больше никогда не будет в его жизни школы и уроков, и дети попали к нему уже довольно взрослыми, так что некоторые вещи он не знал и теперь уже не узнает никогда. Не придется никого учить кататься на велосипеде, стоять на коньках и плавать, и в первый раз в первый класс он тоже никогда никого не поведет. Гладиолусы на клумбе растут без надобности… Тот, кто мог бы их понести первого сентября, лежит в земле, и ничего не будет.
У Фриды больше не может быть детей, а на внуков какая надежда… Света и Юра вроде бы любят его, и к Фриде сильно привязались, только это совсем другое чувство, чем любовь к родителям. Вырастут и уедут, а когда обзаведутся собственными семьями, там для будущих внуков найдутся настоящие бабушки и дедушки.
