1. 1991 год, двенадцатое апреля
Испания. Приморский городок Сан-Педро. Оздоровительный бассейн Талассия на окраине города. Йодистый запах подогретой морской воды.
Я иду по гулкому коридору, разделяющему голубой оазис бассейна и многочисленные кабинеты спа-процедур. Моё тело, разомлевшее от долгого тридцати шестиградусного купания, торопится покинуть влажные пределы Талассии и остудить кожу «прохладным» двадцати шестиградусным морским бризом.
Неожиданно из бокового прохода прямо передо мной вышаркивает огромный сутулый старик. Покачиваясь на худых жилистых ногах, старик направляется к выходу. Его походка напоминает колыхание шлюпки в волнах на короткой береговой привязи.
Ускоряю шаг, пытаюсь протиснуться между ним и стеной коридора. Хм, не получается. Сила, похожая на взаимодействие однополярных зарядов, не подпускает меня. Что за ерунда! Вновь ускоряю шаг. И вновь хребет старика реально отталкивает меня назад.
«Ах, так!» – демонстративно перестаю куда-либо спешить.
Если честно, мне и спешить-то некуда, вторую неделю не случилось найти хоть какую-то работу. Отсутствие работы, как известно, затягивает человека в топь хронического безделья. А чел, озлобленный затянувшейся хроникой (говорю ответственно!), способен на очень нестандартные поступки.
К примеру, он пускается в частный сыск. Зачем? – Неважно. Так он реализует внутреннюю пустоту. Ведь сыскарь, как комар, всасывается в объект и пьёт его непонятку. А потом сцеживает выпитое в свои пустые пазухи. Отлично сказано! Да-да, именно сыск вытащит меня, как Мюнхгаузена, из трясины будней – решено! Пристраиваюсь за спиной старика. Чем я не Шерлок?
«Хэй, Огюст! – будто говорит дружище Холмс. – Тебе двадцать лет! Помни: жизнь – щедрая расточительная игра – твоя игра. И в этой игре ты обязан играть на выигрыш независимо от окончательного результата!»
* * *
Стоп! Перечитываю собственную запись: «озлобленный хроническим бездельем»…
Хорош, нечего сказать! Окончил лучшее вachillerato* в Сан-Педро. Сам сеньор Пабло тискал меня в объятьях и шептал в ухо: «Иди, сынок, пусть дорога укажет тебе путь к счастью!» Какая дорога? Всюду, где я ни пытался устроиться на работу, холёные менеджеры лапали мои документы, и отвечали, лыбясь, как раздавленные помидоры: «Сеньор Огюст, очень сожалеем, но ваше досье нас не убеждает. Позаботьтесь обзавестись протекцией».
Протекцией! Где я возьму им эту протекцию? Мой отец – великий умница, но он простой рыбак и не вхож в денежные кабинеты. А протекция сеньора Пабло им нужна как на базаре тухлая рыба – вечно, мол, этот школьный нянька пристраивает своих бездельников в тёплые местечки. У-у, сволочи раздавленные…
Препираться с собственной памятью мне скоро надоедает, и я перевожу взгляд на объект сыска, вернее, на его совершенно лысый затылок. «Ха, старикан-то непростой, – примечаю его необычайно развитые теменные бугры. Помню, на уроках психометрии модница Эльза утюжила нас цитатами из какой-то тёмной книжонки: дескать, развитые теменные кости указывают на наличие в экстрасенсорике человека паранормальных способностей. Чушь собачья, но я запомнил. Может потому, что отец частенько говорил мне: «Везде, где бы ты ни был, наблюдай человека, так ты познаешь самого себя».
Ну вот, пока я припоминал бородавку на шее Эльзы (вечно спрятанную под крохотный шарфик-арафатку), старик набрал крейсерскую скорость и метров на десять ушёл вперёд. «Э-э, дырявая субмарина, так дело не пойдёт! – ворчу я на старика и прибавляю в скорости. – И вообще, сеньор Огюст, запомни: ты сегодня сыскарь, а потому не валяй дурака – Fais ce que dois, advienne, que pourra!**»
* вachillerato (исп.) – последние два выпускных класса испанской средней школы, аттестат зрелости
** Fais ce que dois, advienne, que pourra (лат. лучезарный Марк Аврелий) – Делай, что должно, и будь, что будет.
Как гребцы на двухместном каноэ, мы синхронно движемся по извилистому каньону коридора и через пару минут оказываемся в просторном вестибюле. Старик тормозит возле стойки ресепшн, что-то говорит консьержке, та улыбается и подаёт конверт. Мой «визави» долго рассматривает депешу, видно, собирается с мыслями, затем размашистым движением вскрывает печатку и погружается в чтение. По мере того, как его глаза перебегают с одной строки на другую, корпус старика медленно разворачивается в мою сторону.
Наконец, он прекращает читать, поднимает глаза и фокусирует взгляд прямо на мне. Я едва успеваю увернуться от выпущенных в меня двух колких смоляных стрел и сменить на лице выражение охотника на гримасу беззаботного гуляки.
В вестибюле много народа и довольно шумно. По рассеянному состоянию старика я понимаю, что стрелы, выпущенные в мою сторону, предназначались вовсе не мне, а кому-то другому, о ком, видимо, сказано в депеше. Дальнейшие события показали, что я ошибался – стрелы предназначались мне. Однако сейчас его видимое «безразличие» лишь добавляет моим действиям уверенности, вернее, наглости в исполнении задуманного шпионства. Почти не таясь, я наблюдаю как старик тщательно мнёт бумагу и затем резким движением руки бросает комок в урну, будто освобождается от тягостной нужды. С минуту стоит неподвижно. Убедившись, что комок исчез в урне окончательно, он расправляет сутулые плечи, выпячивает подбородок и, выпустив в мою сторону ещё одну стрелу «с прищуром», решительно направляется к выходу.
Я иду за ним. Эпизод со стрелами, едва не проткнувшими меня пару минут назад, беззаботно рассыпается в памяти. Так волна, при ударе о волнорез, крошится на миллионы незначащих брызг и перестаёт существовать. А ведь только что она как всякая большая форма обладала уникальным внутренним содержанием…
* * *
Наше «двухместное каноэ» пересекает бурлящую гавань вестибюля, проходит "пороги" вращающихся проходных дверей и оказывается на ступенчатой отмели огромного уличного океана. Я крадусь метрах в шести от старика. А он всё время прибавляет шаг, будто сбрасывает с сутулых плеч мне под ноги мгновения своей прожитой жизни.
Меня буквально распирает от молодецкого задора и интриги происходящего. Ведь я погружаюсь в чужую тайну! "Эх, был бы я писателем! – подумалось тогда. – Вот она книга! Судьба сама подносит перо – пиши!"
