Хулия Альварес - Время бабочек

Деде обрезает сухие ветки с куста стрелиции, выглядывая из-за него каждый раз, когда слышит шум проезжающей машины. Никогда в жизни эта дамочка не найдет старый дом за высокой живой изгородью из гибискуса на повороте грунтовой дороги! Кто угодно, только не доминиканка-гринго[1], которая разъезжает в арендованной машине, ориентируясь по карте и спрашивая у прохожих названия улиц.

Она позвонила сегодня утром, когда Деде была в своем небольшом музее. Дамочка интересовалась: можно ли ей приехать и поговорить с Деде о сестрах Мирабаль? Сама она родилась в Доминикане, но много лет живет в Штатах, поэтому извиняется за плохой испанский. О сестрах Мирабаль там совсем ничего не знают, и ей от этого очень горько, мол, попросту преступно их забывать, ведь они настоящие героини подполья, и всё такое.

Бог ты мой, – думает Деде, – неужели опять? Теперь, спустя тридцать четыре года после трагедии, ее уже почти не тревожили мемориальными торжествами, интервью и вручением посмертных наград, и она снова могла день за днем заниматься своими делами. Ей пришлось смириться только с ноябрьской суетой. Каждый год с приближением 25 ноября сюда неизменно съезжались телевизионщики, Деде всенепременно давала очередное интервью, а потом обязательно устраивала памятный вечер в музее, где собирались делегации из самых разных стран, вплоть до Перу и Парагвая, – настоящее испытание, ведь каждый раз нужно готовить целые горы канапе, а племянники и племянницы вовсе не спешат приехать пораньше, чтобы ей помочь. Но сейчас-то март! ¡Maria Santísima![2] Неужели она не имеет права пожить спокойно еще семь месяцев?

– Давайте сегодня после обеда? Вечером у меня дела, – врет Деде женщине в трубке. Но это вынужденная ложь. Иначе они повадятся ездить к ней без конца и края, задавая самые бесцеремонные вопросы.

На другом конце провода, как из пулемета, раздается целая очередь благодарностей, и Деде невольно улыбается от того, какую чепуху ее собеседница городит на испанском.

– Я так скомпрометирована, – говорит она, – открытостью ваших теплых манер! Скажите, если я поеду из Сантьяго, мне нужно пропустить поворот на Сальседо?

– Exactamente[3]. А как доберетесь до большой мексиканской оливы, поверните налево.

– Большая… мексиканская… олива, – повторяет женщина. Она что, все это записывает? – Повернуть налево… А как улица называется?

– Просто дорога налево от оливы. Мы тут никак улицы не называем, – говорит Деде, принимаясь машинально что-то выводить на оборотной стороне конверта у музейного телефона, чтобы сдержать нетерпение. У нее получается развесистое, усыпанное цветами дерево с ветками на клапане конверта. – Видите ли, большинство местных campesinos[4] не умеют читать, так что никому не будет никакой пользы, если мы начнем давать улицам названия.

Женщина в трубке смущенно смеется.

– Да-да, я понимаю. Вы, наверное, думаете, что у меня не все по домам. Tan afuera de la cosa[5].

Деде прикусывает губу.

– Ну что вы, вовсе нет, – снова лукавит она. – Увидимся после обеда.

– Примерно в котором часу? – не унимается дамочка.

Ну, конечно. Гринго жить не могут без точного времени. Но как определить точное время для удачного момента?

– В любое время после трех, может, в полчетвертого или около четырех.

– По доминиканскому времени, да? – шутит женщина.

– ¡Exactamente!

Наконец-то, дамочка начинает догадываться, как здесь делаются дела. Положив трубку, Деде продолжает рисовать корни мексиканской оливы, затушевывает ветки, а потом несколько раз открывает и закрывает клапан конверта, с интересом наблюдая, как дерево распадается на части и вновь складывается воедино.

Деде с удивлением слышит, как по радио на летней кухне передают время: сейчас всего три часа. Она начала с нетерпением ждать встречи сразу после обеда, тщательно прибирая участок сада, который будет виден американке с galería[6]. Вот потому-то Деде и недолюбливает эти бесконечные интервью. Сама того не замечая, она каждый раз начинает приукрашать свою жизнь, будто какой-то выставочный экспонат, аккуратно подписанный для тех, кто умеет читать: «Сестра, которая выжила».

Обычно, если она все делает как надо – подает лимонад из плодов посаженного Патрией дерева, проводит короткую экскурсию по дому, в котором они с сестрами выросли, – гости уходят вполне довольными, не задавая острых вопросов, из-за которых Деде каждый раз на целые недели проваливается в воспоминания, пытаясь найти ответ. Ведь все они – в той или иной форме – об одном и том же: почему в живых осталась именно она?