Йоланда
Престарелые тетушки полулежат в белых плетеных креслах, с треском раскрывая и резко захлопывая веера. И хотя за пять лет многие из них облачились в серые и черные вдовьи одежды, они мало изменились с тех пор, как Йоланда в последний раз была на Острове.
На менее удобных обеденных стульях среди тетушек цветными вспышками маячат кузины в бирюзовых комбинезонах и обтягивающих трикотажных платьях.
На отдельном столике стоит торт, окруженный маленькими кузенами, соперничающими за лучшие куски. Когда препирательства исчерпывают предел материнского терпения, их отзывают няньки, восседающие фалангой белых крахмальных униформ на табуретах в дальнем конце патио.
И пока никто не обернулся поприветствовать ее в дверях, Йоланда видит себя такой же жалкой, какой увидят ее собравшиеся: черная хлопковая юбка, трикотажная кофта, сандалии на ногах, непокорные черные волосы, сдерживаемые ободком. «Вылитая миссионерка, – скажут ее кузины. – Вылитая девица из Корпуса мира вроде тех, кто приносит миру сомнительное благо, запустив самих себя».
Из кладовой в столовую выглядывает служанка – щуплая смуглая женщина в черной униформе кухонной прислуги. Вся ее голова покрыта крошечными косичками, закрученными спиралями и заколотыми невидимками.
– Донья Кармен, – обращается она к хозяйке, одной из тетушек Йоланды, – спичек нет. Хусто пошел за ними к донье Лусинде.
– Por Dios[2], Илюминада, – распекает ее тетя Кармен, – у тебя был целый день.
Служанка опускает взгляд на переплетенные пальцы вытянутых перед собой рук – и Йоланде вспоминается иллюстрация из книги для актеров эпохи Возрождения. Сцепленные руки были на странице классических жестов. «Умоляющий жест», – сообщала подпись. Такие же сцепленные в замок руки, прижатые к груди, к сердцу, принадлежали «любовнику, умоляющему возлюбленную о милосердии».
Собравшиеся замечают Йоланду. Кузина Лусинда затягивает приветственную песню под аккомпанемент нестройного хора маленьких кузенов.
– Вот она, мисс Америка!
Йоланда хватается за лоб и, как ожидалось, театрально стонет. С трудом осилив первую строку, хор бросается вперед с объятиями, поцелуями и – со стороны пары мальчишек – ложными выпадами карате.
– Выглядишь ужасно, – говорит Лусинда. – Слишком худая, и подстричься пора. Без обид.
Кузина Лусинда никогда не стесняла себя в выражениях. В дизайнерском брючном костюме, с пышной укладкой и высветленными прядями, она напоминает моделей из доминиканских журналов – этот образ всегда ассоциировался у Йоланды с девушками по вызову.
– Зажгите свечи, зажгите свечи! – дружно скандируют маленькие кузены.
Тетя Кармен поднимает раскрытые ладони к небесам в жесте, несомненно подсмотренном у кого-то из друзей-священников.
– Служанка забыла спички.
– Ох уж эта прислуга! С каждым днем всё хуже, – доверительным тоном сообщает Йоланде тетя Флор, одарив ее фирменной улыбкой.
Кузины называют тетю Флор политиком. Ее улыбка не меркнет ни при каких обстоятельствах. Говорят, однажды, во время незнамо какой по счету революции, некий радикальный молодой дядюшка и его жена заявились к тете Флор среди ночи в поисках убежища. Тетя Флор встретила их на пороге коронной улыбкой: «Как любезно с вашей стороны ко мне заглянуть!»
– Позволь рассказать тебе о последней выходке одного из моих, – продолжает тетя Флор. – Вчера шофер повез меня на новенну[3]. Вдруг машина дергается вперед и глохнет, прямо на улице. Учитывая положение, сама понимаешь, как я встревожилась: большая машина застряла посреди университетского barrio[4]. «Сезар, – говорю я, – в чем дело?» Он чешет затылок: «Не знаю, донья Флор». Какой-то добрый малый останавливается помочь, проверяет все и говорит: «Ба, сеньора, да у вас кончился бензин». Бензин кончился!.. Представляешь? – Тетя Флор качает головой. – Шофер, который не в состоянии держать машину заправленной! Добро пожаловать домой на твой маленький Остров! – Она с улыбкой распахивает веер. Так прекрасные дикие птицы расправляют серебряные крылья.
Повинуясь собственническому рывку одного из маленьких кузенов, Йоланда позволяет подвести себя к столу с тортом, по случаю праздника накрытому кружевной белой скатертью и убранному нарядными накрахмаленными салфетками. Она делает удивленное лицо при виде торта в форме Острова.
– Это мами придумала, – сияя, объясняет дочка Лусинды.
– Мы зажжем свечи везде, – добавляет другая маленькая кузина.
Ее лицо смутно напоминает кого-то из рода Йоланды. Должно быть, это дочь Карменситы.
– Не везде, – поправляет ее старший брат. – Свечи только для больших городов.
– Везде! – настаивает реинкарнация Карменситы. – Ведь правда, мами, везде? – она обращается к женщине, чье стареющее лицо менее знакомо Йоланде, чем его детская копия.
– Карменсита! – вскрикивает Йоланда. – Я тебя сначала не узнала.
– Старше, но не мудрее, – изрекает Карменсита по-английски – это результат двух-трех лет, проведенных ею в школе-пансионе в Штатах. На учебу в университете остаются только мальчики. – Мы решили отметить твое возвращение тортом «Остров»! – продолжает она по-испански.
– Пять свечей, – пересчитывает Лусинда. – По одной на каждый год, когда тебя не было!
– Пять крупнейших городов, – объявляет маленький всезнайка-кузен.
– Нет! – возражает его сестра.
Их мать склоняется над ними в роли миротворца.
Йоланда, ее кузины и тетушки сидят в ожидании спичек. Сквозь лозы бугенвиллеи, карабкающиеся по стенам патио, ползущие по решетчатой крыше и роняющие малиновые и пурпурные цветки, просачивается позднее солнце. Патио тети Кармен – место сборищ всего участка. Она вдова главы клана, поэтому ее дом самый большой. По ухоженным садам за ее патио расходятся в разные стороны узкие каменные тропинки. После торта и cafecitos
