Я не люблю тебя.
Вроде бы, фраза как фраза. Обычная, ничем не примечательная. Не очень приятная, но такая простая, что даже как-то неудобно ее произносить вслух.
Я не люблю тебя.
Горько слышать такие слова от ребенка. Но он же ребенок. Он вряд ли понимает, что говорит.
Неприятно слышать эту фразу, если тебе тринадцать лет и звучит она из уст твоей подруги, на которую ты обратил внимание не только как на объект таскания за косички, но и как на настоящую девушку.
Отвратительно звучат эти слова, если тебе уже двадцать, и ты по уши влюблен в Настю, которая еще десять лет назад играла в куклы в соседнем дворе, куда ты приходил на футбол с парнями, а теперь она – взрослая женщина, которая выбирает другого.
Но не в тринадцать, не в двадцать и даже не в двадцать пять эти слова не звучат так отчетливо, как когда тебе уже тридцать.
Вроде бы вот он, подбирающийся кризис среднего возраста, за углом. Самое время выбирать свой путь, который ты, как выясняется, еще совсем не выбрал. Пора осознать свое место в этом мире, погрузиться в пучину размышлений, из которых может вытянуть она, та самая, которая всегда с нежной улыбкой маячит рядом на фотографиях. Можно размышлять о будущем и бояться его. Можно переехать жить в деревню, разводить хаски, строить баню, решиться завести ребенка. И в этот самый момент ты готов услышать что угодно. Но не это.
Я. Не. Люблю. Тебя.
Никогда не забуду Полинино лицо в тот момент. Она кричала. Кричала на меня впервые за все семь лет нашей совместной, как мне казалось, счастливой жизни.
Казалось.
Я. Не. Люблю. Тебя.
Больше никаких кареглазых.
Глеб засмеялся. Сам я невольно улыбнулся от его смеха, хотя на душе было как минимум погано. Глеб очень редко смеется. Все чаще он понимающе кивает или пытается выдавить контршутку, что почти никогда ему не удается. Но тут он прямо захохотал, причем так громко, что мой рот как будто бы улыбнулся сам, без моего ведома.
Больше никаких кареглазых. Нужно отметить, что все мои женщины, общее количество которых умещается в красивую цифру «два», были именно кареглазыми. Обычно ведь даже не задумываешься о том, какой у тебя складывается «вкус» и по какой причине. Да и не все ли равно, если только через несколько лет понимаешь, что твои пассии были практически на одно лицо. Только через несколько лет. Через несколько впустую прожитых, кажущихся бесконечными лет.
Смеющийся Глеб – это вообще знак того, что день удался. Хотя и без смеха этот товарищ немало стоит. Родители назвали меня редким именем. Настолько редким, что я в жизни не встречал больше ни одного Глеба. Кроме Глеба. Должно же было так сложиться, что единственный Глеб, которого я встречу кроме того, которого каждое утро разглядываю в зеркале, будет моей абсолютной противоположностью внешне, с диаметрально отличными вкусами и чуждыми мне ценностями. Родившийся в один день со мной Глеб. Мой лучший друг Глеб.
– Знаешь, что я сделал в первую очередь, когда она мне это сказала? Я оделся и вышел на улицу. Вышел, и стоял минут пятнадцать. Я не понимал, куда идти. Просто стоял под снегом. Поворачивал голову направо, налево. Ночь. Ты же знаешь, как я ненавижу, когда темно. А сам пошел на улицу. Вижу: машина едет. Думаю: надо бы проверить, работают ли инстинкты. Вот шагну сейчас под колеса…
– Что за херня? – Глеб таращится на меня. Он говорит тихо. От этого фраза звучит непривычно и как-то судьбоносно.
– Нет, думаю, хрен там, – продолжаю я. – Жить хочу. Жизнь люблю. Такая жизнь…
Какая именно жизнь – мне уже не придумать. Поэтому мы просто пьем кофе, который давно остыл. И через минуту Глеб выдает:
– Гребаная жизнь.
– Гребаная жизнь, – вторю ему я.
Глеб смотрит куда-то в сторону. Либо задумался, либо ему нечего сказать. Либо заметил блондинку, которая стоит у кассы. За последние пять лет он сильно изменился. Этого не понять, если не смотреть на фотографии. Когда с человеком видишься так часто, как мы с ним, внешние перемены кажутся логичными и практически незаметными. Я думал о том, что приобрел каждый из нас за эти пять лет. И что потерял. Глеб потерял шевелюру и приобрел довольно крупный живот, утратил отношения с родителями, обрел жену, ребенка, потом любовницу, ипотеку, нервное расстройство, коричневый Рено Дастер в кредит, потерял практически всех друзей, кроме меня, и при этом не лишился твердой уверенности, что в жизни нет смысла, а наш путь предначертан высшими силами.
– Если от тебя ушел автобус – значит это был не твой автобус. В следующий раз повезет, – глубокомысленно заключает Глеб.
– Ага. Бог троицу любит, – отвечаю ему я.
Глеб внезапно громко бьет кулаком по столу, от чего все посетители кофейни затихают и с испугом поворачиваются к нам.
От смеха он подавился кофе.
***
Вдоль кирпичной стены торгового комплекса идет пожилая женщина. У нее ярко накрашены губы, широкополая шляпа надвинута на глаза, скрытые за очками. Ее манера одеваться вышла из моды еще до того, как я родился. Она активно жестикулирует и, видимо, громко кричит. Для того, чтобы разговаривать по телефону при помощи эйрподов, она слишком великовозрастна. Из-под шапки на туго затянутый вокруг шеи шарф спадают седые кудри. О чем она говорит, я не слышу. В наушниках надрывается Pop Evil.
Моя любимая песня заканчивается как раз когда я прохожу мимо говорливой бабули. Оказывается, она рассказывает всем вокруг о своих бедах. «Уже двадцать четыре года не трогала мужчины! Ни одного!» Надо же. А я никогда не трогал мужчины. Я улыбаюсь своей мысли и мне немного жаль бабулю. Но именно немного. Я же не знаю, может у нее дома сидит муж, по возрасту годящийся ей во внуки, а всем окружающим бабуля с расстройством речевого аппарата просто врет. Да. Надеюсь, она врет.
Ведь тогда она идеально вписывается в мою картину мира.
Я никому не верю.
