Остерегайтесь лжепророков. Они приходят к вам в овечьем обличии, на самом же деле – они волки свирепые. По плодам деяний вы узнаете их. Ведь не собирают виноград с тернистых кустов, и не собирают фиги с сорняков колючих. Точно так же всякое хорошее дерево приносит хорошие плоды, а плохое дерево приносит плохие плоды. Хорошее дерево не может приносить плохие плоды, а плохое дерево не может приносить хорошие плоды. Всякое дерево, которое не приносит хороших плодов, срубают и бросают в огонь. А потому распознаете вы их по плодам их трудов.
От Матфея Святое Благовествование. Гл. 7, ст.15-20.
***
Я ворвался в Луганск неожиданно. Луганск вошел в меня навсегда. Более четверти века мы с ним были вместе. Почти, одно целое. Я знаю Луганск от небес до дна. Он знает все тайные закоулки моей души. Я прополз по всем его щелям и ямам. Я ощущаю Луганск всем телом, а внутри каждым нервом. Луганск мне – отец, я ему – приблудный сын. Он не раз жестоко стегал меня сыромятным ремнем, а потом неумело ласкал меня своей грубой шершавой рукой, – терпи, сынок, в жизни может быть и хуже. И я терпел его наказания, стиснув зубы от боли, и радостно плакал, ощущая его ласку. Все было. Всё! Мы растворились друг в друге, стали едины, как сиамские близнецы. Но в новых условиях мыслим уже по-разному. И рано или поздно предстоит тельнохирургическая операция по нашему разъединению. Мы должны уйти друг от друга, попрощавшись навсегда. Но кто будет хирургом? Кто возьмет на себя ответственность палача? Надо отделить не только тела сиамских близнецов, но и души. Кто наберется наглой храбрости и разрубит души?! А может убить одну из душ? А две – еще лучше? А потом заспиртовать их и любоваться уродцами! Смотри люд, что раньше было! Редко такое встречается, но оно было у нас – в Донбассе! Молите бога, чтобы больше таких уродов не было. К руководству пришли новые люди, не с луганским сознанием и, не жившие ранее на Донбассе. Они считают себя красивыми и сильными людьми, и хотят в своем духе воспитать нас! Они твердят – только мы!! А кто – мы? Вы, луганчане нас уже чувствуете. Скоро увидите нас во всей красе и силе! Это – мы!!!… Мы уже пришли на Донбасс!
Они идут. И настало нам время, Луганск, с тобой разъединиться. Хирургическая операция может плохо закончиться для одного из нас. Конечно же, для меня. Жалко, больно, тоскливо… Но, надо разъединиться.
Я иду по луганскому щербатому асфальту. Здесь все мне до боли знакомо. Вот – Старый город. Вот завод, из которого ты родился. Музей – при входе бюст первооснователя Луганска. За ним, такие же бюсты знаменитых луганчан-большевиков. Театр – весь из стекла, бетона – самая малость. Площадь, для митингующих. Уютный, ухоженный сквер из голубых и просто елей. Он смотрится благоговейным островком, в океане кирпично-цементных зданий. В нем должно легко дышаться.
Я захожу в сквер и сажусь на скамью. Достаю сигарету и закуриваю. Одновременно вдыхаю запах елей. Смотрю на большое белое здание в пять этажей – бывший обком партии. Здесь размещались ум и честь нашей эпохи. Почему-то ни у одной партии не хватает ума, чтобы не претендовать на олицетворение чести и совести народа. А в партии, насчитывающей много членов, мало ума у каждого! Может, так и было в действительности?
Рядом с обкомом вот этот прелестный сквер. В нем раньше пытались отдышаться некоторые посетители обкома, после разговора внутри здания. Голубые ели должны были привести их быстро в привычное чувство властителя, но меньшего ранга. Сила власти определяется слабостью подвластных. Это привычная иерархическая структура партии. А сквер – внепартийная разрядка, специально созданный для подвластных. Достойный психологический прием всех руководителей, всех времен и народов.
Я вдыхаю хвойный запах с сигаретным дымом. Пристально смотрю на белое здание. Нынче в нем царит не благообразная партийная суматоха – деловая коммерческая тайна поселилась в нем. Не отдали это здание детям, больным, выставочному центру… В нем живут коммерческие структуры, возглавляемые бывшими партийными работниками.
Я все пристальнее вглядываюсь сквозь здание и вижу… Вернее, помню. Я тоже иногда бывал в этом здании. Я знал здесь многих работающих.
В каком году меня впервые вызвали сюда? Дай вспомнить? Помню – для нагоняя… Это я помню точно!
Какой же это все-таки был год?
1
1985
Роман Семерчук сидел в приемной первого секретаря обкома партии уже более часа и никуда не отлучался ни на секунду. Сейчас, поздно вечером, когда закончился рабочий день, должна была решиться его судьба – или он останется вечным инструктором обкома, или получит новую должность, которая откроет перед ним перспективы дальнейшей карьеры иерархической партийной лестницы. Сегодня для него может открыться путь к вершинам власти. Правда, пока это слабенький трамплин для прыжка в элиту властвующих. Но все же новая ступенька. Он – крепко сжатая пружина, которая скоро распрямится и взнесет его туда, откуда свысока смотрят на мир и народ, то есть, руководят им. Он должен воспользоваться предоставляемой возможностью, не упустить этот, может быть, пока единственный шанс, данный ему новым временем, для улучшения своего качественного положения. Так выражаются в партийных и комсомольских кругах. Немного шершаво звучит, но точно. Но Роман давно еще более точно знал, что стремление к власти, в сущности, представляет собой охоту за привилегиями. И он страстно желал новую должность.
Семерчук почти твердо был уверен, что ему дадут новую должность. Нет на ее замещение более достойного кандидата, чем он. Но червь сомнения все-таки его мучил, – вдруг что-то сорвется. Все зависит от политического момента и настроения руководителя. Политический момент ему благоприятствует, – началась перестройка. А вот, каково сейчас настроение первого партийного лица области, фактически, его хозяина, неизвестно. Лишь бы сейчас совещание, проходившее в его кабинете, не испортило ему настроения. Первый его знает, и достаточно хорошо. Публично хвалил. И сейчас от решения хозяина зависело, – быть ему или не быть.
«Быть! – Умолял всей душой свою судьбу Роман. – Быть! Я ж уже и так исполняю обязанности этой должности. Нельзя на нее присылать человека со стороны. Нельзя! Это моя должность!»
Внутренняя мольба страшно напрягала его, но лицо оставалось спокойным.
Рабочий день – восемнадцать часов вечера, закончился час назад. Секретарша первого секретаря решилась, наконец, закончить работу и, позвонив своему непосредственному начальнику, получила разрешение идти домой. У нее были веские семейные причины уйти сегодня раньше первого с работы. Она их ему объяснила. Первый секретарь вник в ее заботы и разрешил уйти раньше его.
