Кристина Генри - Всадник. Легенда Сонной Лощины

Конечно, о Всаднике, несмотря на все старания Катрины, мне было известно. Если кто-то где-нибудь в пределах моей слышимости поднимал эту тему, Катрина тут же шикала на болтуна и косилась в мою сторону, как бы требуя: «Не говорите об этом при ребенке!»

Скажем прямо, разведать все, что мне хотелось узнать о Всаднике, было не так уж сложно, ведь дети всегда видят и слышат больше, чем полагают взрослые. Кроме того, историю о Всаднике без головы очень уж любили в Сонной Лощине – ее рассказывали и пересказывали едва ли не с момента основания деревни. Так что расспрашивать Сандера мне было практически не о чем. Кто ж не знает, что Всадник искал свою голову, поскольку ее у него не было. Потом Сандер поведал мне о школьном учителе, похожем на журавля и с журавлиной фамилией[2], о том, как тот пытался ухлестывать за Катриной, и о том, как однажды ночью Всадник этого учителя унес и никто его больше уже не видел.

В моих мыслях бабушка и дедушка всегда были Катриной и Бромом, ведь легенда о Всаднике и журавле, о Катрине и Броме была неотъемлемой частью истории нашей Лощины, накрепко вплетенной в наши сердца и умы. Конечно, вслух по именам их было не назвать – Бром, пожалуй, не стал бы возражать, а вот Катрина очень сердилась, когда к ней обращались как-то иначе, кроме как «ома»[3].

Всякий раз, когда кто-либо упоминал Всадника, в глазах дедушки появлялся какой-то лукавый блеск, и Бром начинал тихонько посмеиваться. Катрина тогда раздражалась еще сильнее, что заставляло полагать, будто Бром знает о Всаднике куда больше, чем говорит. Позже обнаружилось, что это, как и многое другое, было одновременно и так и не так.

В день, когда Кристоффеля ван ден Берга нашли в лесу без головы, мы с Сандером играли у ручья в «соннолощинских». Мы часто играли в эту игру. Интереснее было, конечно, когда народу много, но присоединиться к нам никто никогда не хотел.

–Значит, я буду Бромом Бонсом, который гонится за свиньей, а ты – Маркусом Баасом, и ты взберешься на то дерево, когда свинья приблизится. – Мой палец указал на клен, до низких ветвей которого Сандер мог с легкостью дотянуться.

Он, к вящей своей досаде, все еще оставался ниже меня ростом. Нам было по четырнадцать, и он полагал, что и ему пора вытянуться, как вытянулись уже многие мальчишки Лощины.

– Почему ты всегда Бром Бонс? – поморщился Сандер. – А я всегда тот, кого загоняют на дерево или на чью голову выплескивают эль.

– Он мой опа[4]. Кому же еще его изображать?

Сандер пнул подвернувшийся под ногу камень, и тот полетел в ручей, напугав зависшего под самой поверхностью лягушонка.

–Скучно играть, если никогда не становишься героем, – заявил он.

А ведь и правда, Сандер всегда был тем, кому достаются тычки и колотушки (потому что мой опа был несколько грубоват – уж мне-то это было известно, хотя моя любовь к нему превосходила любовь к чему бы то ни было на свете, – а мы постоянно играли в юного Брома Бонса и его банду). Поскольку Сандер был моим единственным другом и мне не хотелось его терять, следовало, пожалуй, уступить – пускай будет так, как хочется ему, по крайней мере в этот раз. Однако мне важно было сохранить возможность диктовать свои условия («ван Брунт никогда ни перед кем не склоняет голову», как говаривал Бром), так что мне пришлось изобразить внутреннюю борьбу.

– Ну, можно попробовать. Только, знаешь ли, это куда труднее. Тебе надо будет очень быстро бежать и одновременно очень громко смеяться, а еще не забывать, что ты гонишься за свиньей, и правильно хрюкать. Смеяться надо в точности как мой опа – оглушительно и заразительно. Ты действительно можешь все это сделать?

Сандер просиял:

– Могу, правда могу!

– Ладно. – Глубокий вздох был призван показать, что я не очень-то ему верю. – Я останусь тут, а ты отойдешь туда, а потом вернешься, гоня свинью.

Сандер покорно потрусил в сторону деревни, затем развернулся и надулся, чтобы казаться крупнее. И побежал ко мне, хохоча что есть мочи. Довольно громко, надо было признать, но совсем не так, как мой опа. У меня никогда не возникало сомнения: никто не умел смеяться так, как Бром. Смех дедушки – он был как рокот грома, накатывающийся, накатывающийся, а потом всей мощью обрушивающийся на тебя.

– Не забывай хрюкать.

– Хватит беспокоиться о том, что я делаю, – отозвался Сандер. – Ты у нас сейчас Маркус Баас, беззаботно несущий корзинку с провизией Арабелле Виссер.

Пришлось повернуться к Сандеру спиной, изображая, будто я тащу корзину, – на лице сама собой возникла самодовольная ухмылка, пускай Сандер и не мог ее увидеть. Мужчины, увивающиеся за женщинами, всегда казались мне баранами – все их достоинство улетучивалось, когда они кланялись да расшаркивались. А Маркус Баас и так выглядел баран-бараном – со своей-то круглой и плоской как блин физиономией и полным отсутствием подбородка. При виде Брома он всегда хмурился, пытаясь напустить на себя свирепость. А опа смеялся над ним, потому что всегда смеялся над всем и всеми, а мысль о том, что Маркус Баас может быть свирепым, была слишком глупа, чтобы рассматривать ее всерьез.

Сандер зафыркал, но, с его тонким голосом, свиньи из него не вышло – получился, скорее, скулеж забытой в гостиной маленькой собачонки.

Нет, надо было сказать Сандеру, чтобы хрюкал нормально. Пришлось разворачиваться – и тут мне послышался…

Топот лошадей. Нескольких, судя по звуку. Нескольких лошадей, спешащих в нашу сторону.

А Сандер, похоже, ничего не слышал – он вприпрыжку несся ко мне, размахивая перед собой руками и отвратительно хрюкая.

– Стой!

Сандер с удрученным видом затормозил.

– Не так уж я был плох, Бен.

– Да не в этом дело. Слушай.

– Лошади, – кивнул Сандер. – Быстро бегут.

– Интересно, куда они так торопятся? Давай спустимся к воде, чтобы нас не увидели с тропы.

– Зачем?

– Говорю же, чтобы нас не увидели.

– Но почему мы не хотим, чтобы нас увидели?

– Потому что, – пришлось нетерпеливо поманить Сандера, чтобы он шел за мной, – если они нас увидят, то могут отругать за то, что мы играем в лесу. Знаешь же, большинство местных думает, будто в лесу водятся привидения.