Только что рассвело, когда капитан Хорнблауэр вышел на шканцы[1] «Лидии». Буш, первый лейтенант, нес вахту. Он козырнул, но не заговорил – за семь месяцев в море он неплохо изучил привычки своего капитана. В эти первые утренние часы с ним нельзя заговаривать, нельзя прерывать ход его мыслей.
В соответствии с постоянно действующим приказом – подкрепленным уже и традицией (вполне естественно, что за столь невероятно долгое плавание сложились свои традиции) – Браун, рулевой капитанской шлюпки, проследил, чтобы матросы чуть свет выдраили и присыпали песком подветренную сторону шканцев. Буш с вахтенным мичманом при первом появлении капитана отошли на наветренную сторону, и Хорнблауэр немедленно начал расхаживать взад-вперед, взад-вперед по двадцати одному футу палубы, посыпанной для него песком. С одной стороны его прогулку ограничивали платформы шканцевых каронад, с другой – ряд рымболтов для крепления орудийных талей. Участок палубы, по которому Хорнблауэр прогуливался каждое утро в течение часа, имел пять футов в ширину и двадцать один в длину.
Взад-вперед, взад-вперед шагал капитан Хорнблауэр. Хотя он с головой ушел в свои мысли, подчиненные по опыту знали – его моряцкое чутье все время настороже. Не отдавая себе отчета, он следил за тенью грот-вант на палубе, за ветром, холодившим его щеку, и, стоило рулевому хоть немного оплошать, отпускал замечание, тем более резкое, что его потревожили в этот самый значительный из дневных часов. Так же неосознанно он примечал и все остальное. Проснувшись на койке, он сразу видел (хотел того или нет) по указателю компаса над головой, что курс – норд-ост, тот же, что и предыдущие три дня. Выйдя на палубу, он машинально отметил, что ветер с запада, слабый, и корабль под всеми парусами до бом-брамселей идет со скоростью, едва достаточной для управления рулем, что небо – вечно-голубое, как всегда в этих широтах, а море – почти совсем гладкое, и лишь долгие пологие валы монотонно вздымают и опускают «Лидию».
Первой осознанной мыслью капитана Хорнблауэра была такая: Тихий океан по утрам, синий вблизи и светлеющий к горизонту, похож на геральдический лазурно-серебряный щит. Он едва не улыбнулся: вот уже две недели он каждое утро ловил себя на этом сравнении. И сразу мозг его заработал четко и быстро. Он посмотрел на шкафут, увидел, что матросы драят палубу, прошел вперед – на главной палубе та же картина. Матросы переговаривались обычными голосами. Дважды он слышал смех. Это хорошо. Люди, которые так говорят и смеются, вряд ли замышляют мятеж – а капитан Хорнблауэр в последнее время постоянно держал в голове такую возможность. За семь месяцев в море корабельные запасы почти истощились. Неделю назад он срезал выдачу воды до трех пинт в день – маловато на десяти градусах северной широты при рационе из солонины и сухарей, особенно если вода эта семь месяцев простояла в бочках и кишит зеленой живностью.
Тогда же, неделю назад, последний раз давали лимонный сок. Уже в этом месяце надо ждать цингу, а доктора на борту нет. Ханки, корабельный врач, скончался у мыса Горн от сифилиса и алкоголизма. Весь последний месяц табак выдавали по пол-унции в неделю – хорошо, что Хорнблауэр взял весь табак под свой личный контроль. Не сделай он этого, безмозглые матросы уже сжевали бы весь запас, а на людей, лишенных табака, полагаться нельзя. Он знал, что нехватка табака тревожит матросов больше, чем недостаток дров, из-за которого им ежедневно дают солонину, едва доведенную до кипения в морской воде.
Нехватка табака, воды и дров была тем не менее пустяком в сравнении с неминуемой нехваткой рома. Хорнблауэр еще не решился срезать дневную раздачу, и рома на корабле оставалось всего на десять дней. Лучшая в мире команда, если ее лишить рома, станет ненадежной. Они сейчас в Южном море[2], на две тысячи миль вокруг нет ни одного британского корабля. Не так далеко к западу лежат сказочные острова, там живут красивые женщины, а пища достается без труда. До счастливой, беспечной жизни рукой подать. Какой-нибудь негодяй, осведомленный лучше других, может бросить намек. Сейчас его оставят без внимания, но позже, лишенные блаженного перерыва на грог, матросы начнут прислушиваться. С тех пор как соблазненная чарами Тихого океана взбунтовалась команда «Баунти», каждый капитан корабля его британского величества, заброшенный в эти воды велением службы, неизбежно мучился страхами.
Хорнблауэр, шагая по палубе, вновь пристально вгляделся в матросов. Семь месяцев в море без единого захода в порт дали ему блестящую возможность превратить шайку завербованных или собранных по тюрьмам людей в настоящих моряков, но они слишком долго не видели никакого разнообразия. Чем скорее корабль достигнет побережья Никарагуа, тем лучше. Поездка на берег развлечет людей, можно будет раздобыть воду, свежую пищу, табак и спиртное. Хорнблауэр мысленно вернулся к недавним расчетам местоположения. В широте он был уверен, а проведенные прошлой ночью наблюдения Луны вроде бы подтвердили хронометрические определения долготы – хотя трудно поверить, что на хронометры можно полагаться после семи месяцев в море. Менее чем в ста милях впереди, самое большое – в трехстах – лежит тихоокеанское побережье Испанской Америки. Кристел, штурман, видя уверенность Хорнблауэра, только качал головой, но Кристел старый дурак и никудышный навигатор. Ладно, ближайшие два-три дня покажут, кто был прав.
И тут же в голове у Хорнблауэра заворочались новые проблемы: как провести эти два или три дня. Людей нужно занять. Ничто так не способствует мятежу, как длительное безделье – те десять отчаянных недель, пока огибали мыс Горн, Хорнблауэр мятежа не боялся. В предполуденную вахту он объявит учебную тревогу и потренирует матросов в стрельбе – по пять выстрелов из каждой пушки. Отдача на время замедлит продвижение судна, но тут ничего не попишешь. Быть может, это последнее учение перед тем, как пушкам придется стрелять всерьез.
Мысль о предстоящих учениях дала Хорнблауэру новую пищу для размышлений. Пять выстрелов из каждой пушки – это примерно тонна пороха и ядер. Осадка «Лидии» и так уменьшилась, поскольку припасы на исходе. Хорнблауэр мысленно представил трюм фрегата и взаимное расположение кладовых. Пора вновь обратить внимание на дифферент. После того как матросы пообедают, он прикажет спустить шлюпку и обойдет вокруг корабля на веслах. Он ожидал, что увидит легкий дифферент на корму. Завтра, возможно, надо будет передвинуть каронады № 1 на полубаке туда, где они стояли первоначально. Пока он будет осматривать корабль, придется убавить парусов. Значит, можно сделать все как следует и дать Бушу погонять команду наверху. Буш, как и пристало первому лейтенанту, питает слабость к такого рода учениям. Сегодня команда сможет побить свой прежний рекорд – одиннадцать минут пятьдесят одна секунда на постановку стеньг и двадцать четыре минуты семь секунд, считая с момента установки стеньг, чтобы поднять все паруса. И тот, и другой результат – в этом Хорнблауэр был с Бушем солидарен – далеко не предел: многие команды управляются быстрее, по крайней мере, если верить их капитанам.
