Введение. Значение Айн Рэнд
Начинался 2009 год, и ужасные последствия финансового кризиса проявлялись во всем. Первое потрясение уже прошло, но легче не стало. Поиски виновных были в самом разгаре.
Я собирал материалы для журнальной статьи о Тимоти Гайтнере, только что назначенном министре финансов США, когда наткнулся на старую фотографию, которая, как мне показалось, могла послужить подходящей иллюстрацией к статье. Самый знаменитый наставник Гайтнера, бывший председатель Совета управляющих Федеральной резервной системы США Алан Гринспен был запечатлен на этой фотографии в Белом доме, вместе с президентом Джеральдом Рудольфом Фордом и еще тремя людьми. Снимок был сделан в сентябре 1974 года, когда Гринспен только заступил на свой первый ответственный пост – председателя Совета экономических консультантов.
Рядом с Гринспеном стояла женщина лет семидесяти. В последний раз я видел ее портрет на обложке одной книги: там она была моложе, но столь же величественна, с неизменной стрижкой каре. Выступая на телевидении, она запоминалась зрителям тем, что говорила с сильным русским акцентом и выражалась очень точно, формулируя фразу так, будто заранее записала ее на бумаге.
Айн Рэнд – героиня из прошлого. У меня никогда не было повода писать о ней. Я много лет проработал репортером, освещая жизнь Уолл-стрит, – главным образом ее изнанку, а новости, связанные с Айн Рэнд, неизменно попадали в другие рубрики. Эта женщина существовала где-то на стыке литературы, философии, экономики и политики – «крайне правой» политики. Меня же интересовал «мир золотого тельца», к которому теории Рэнд, как мне казалось, не имеют ни малейшего отношения.
Я ошибался. Причем очень долгое время.
В 2009 году, глядя на старое фото, я понял, что Рэнд дает мне в руки утраченный фрагмент головоломки, над которой я бился с тех самых пор, как разразился финансовый кризис. За многие годы я ни разу всерьез не задумался о том, в чем причины происходящего, какова нравственная подоплека поступков, в результате которых мы все пострадали. Почему здравомыслящие, в основном честные финансисты, биржевики и исполнительные директора гонятся за деньгами с такой непоколебимой целеустремленностью, не заботясь о возможных последствиях своих действий? Что движет законодателями и правительственными чиновниками, которые поддерживают их? Ответ, казалось бы, очевиден: корыстолюбие, жажда высокого положения и власти, – а «теория захвата» объясняет бездействие правительства. Однако этих объяснений, видимо, недостаточно.
В движениях и репликах ведущих актеров на театре финансового кризиса я видел определенную модель поведения.
Ту же модель я усмотрел в ситуации, связанной с падением Джона Тейна, прямолинейного и поразительно работоспособного выходца со Среднего Запада, в котором видели будущего спасителя инвестиционного банка «Merill Lynch». Благодаря прекрасной системе паблисити, которая работала как отлаженный механизм, в глазах широкой общественности это был «Тейн-Голова», человек-калькулятор, безупречно честный руководитель. Сегодня его помнят главным образом как человека, купившего для своего офиса «комод на ножках» за 35 тысяч долларов, которые с этой целью были изъяты из акционерного капитала.
Я наблюдал эту модель поведения и у Джона Полсона, менеджера хедж-фонда: помогая «Goldman Sachs» в создании финансовых инструментов, он корпел над субстандартными закладными, столь же выгодными для него, сколь разорительными для клиентов банка. Как человек блистательного ума, Полсон увидел, что финансовая система резво несется к краю пропасти. В отличие от менеджеров других хедж-фондов, которые били тревогу (за что были осмеяны), Полсон сделал свою ставку и сидел тихо, поменяв фишки на наличные в последний момент, когда система уже почти рухнула. Из беседы с Полсоном я вынес впечатление, что он посвятил всю свою жизнь одному делу – неуемному стяжанию денег. Сделка с «Goldman Sachs» стала кульминацией его деятельности, направленной на удовлетворение этой единственной страсти.
Отчего же эти два образованных, профессионально состоявшихся человека оказались настолько эгоистичными, столь очевидно аморальными и несознательными? Откуда такая жадность? Как и многие другие, они являются носителями определенной системы взглядов. При этом не важно, была ли она принята ими сознательно или нет. Главное, что они живут в соответствии с нею.
Эта подспудная, негласная система взглядов нашла отражение в той уверенности, которую Гринспен неустанно насаждал в Федеральной резервной системе: будто бы рынки – это некая высшая сила, новая «пятая власть». Такое отношение к жизни пронизывало всю финансовую систему и принималось, иногда даже с чрезмерным энтузиазмом, регулирующими органами и Конгрессом США при всех администрациях, а также значительной частью СМИ.
Сначала я пришел к выводу, что здесь налицо целая система представлений, которую можно определить как «примат рынка». Но благодаря фотографии Гринспена, сделанной в 1974 году, меня вдруг осенило: ведь у этой «философии наживы» есть автор.
Айн Рэнд все время была здесь, а я не замечал. И эта книга – попытка наверстать упущенное.
Я писал свой труд не для того, чтобы пересказать историю жизни Айн Рэнд или в тысячный раз перечислить давно всем известные этапы финансового кризиса. Все это уже было мастерски сделано в многочисленных исследованиях и в финальном отчете Комиссии по расследованию причин финансового кризиса. Жизнь Айн Рэнд была тщательно изучена Дженнифер Бернс и Энн Хеллер, авторами виртуозно написанных биографий[1]. Книга Джона Кэссиди «Как обвалились рынки» с особенной проницательностью живописует подъем «утопических экономик», который, наряду с преклонением перед нерегулируемыми рынками, привел к краху 2008 года.
Всё это теперь – история. Однако провал дерегулирования и неограниченного капитализма, кажется, уже ничего не значит. Вместо реформ за финансовым кризисом последовало сокращение расходов, опровержение, отрицание произошедшего. Уолл-стрит во главе с Джейми Даймоном, целеустремленным генеральным директором «JP Morgan Chase», резко выступила против самой идеи регулирования компенсаций и против любых ограничений свободного бизнеса, несмотря на возможные последствия. Были инициированы незначительные реформы, но Конгресс не утвердил соответствующие законодательные акты. Даже заговаривать о случившемся и обвинять банкиров было запрещено. Гринспен продолжал твердить свое, словно оракул древности: огосударствление – не выход. И за всем происходящим проступал призрак дамы, которая стояла рядом с Гринспеном на той фотографии почти сорокалетней давности: торжествующей Айн Рэнд, первой леди реакционной политики.
