Тонкий неверный лучик света проник под дверь, разрезав непроглядную темноту комнаты, и вместе с ним, как будто она именно его поджидала, резко хлопнула дверь. С грохотом и металлическим лязгом что-то упало с и, гремя, прокатилось по полу.
Заныла Ирка. Аля резко вскочила, сбив торшер, который вечно торчал перед диваном. Ударила коленку, и, матерясь про себя, ругая мать, оставившую дверь полуприкрытой, подскочила к кроватке. Дочка стояла на неверных еще ножках и держалась за деревянные прутья спинки. В луче света ее кудряшки засветились было рыжеватыми искорками, но она втянула головенку и сжалась. Последнее время ребенок стал бояться возвращения отчима, и Алю это бесило. Отчим снова начал пить, мать он, правда, не обижал, во всяком случае прилюдно, но Але казалось, что он просто остерегается её гнева. Она давно переехала бы в квартирку при интернате, которую ей предложили, как лучшему воспитателю, но не была уверена, что отчим снова не примется за свое.
Погладив по вспотевшей головке и уложив дочурку, она тихонько сидела у кроватки, пока та не засопела. Потом прислушалась. Было тихо. Хотела лечь, но в дверь заскреблись.
– Эй, Тигра, мать твою в качель. Выдь сюда, дело есть.
Аля вышла, прислонилась к стене, устало поправила поясок халата, сбившийся наверх. Отчим в последнее время сильно сдал, сгорбился, похудел, стал каким-то потрепанным. Да еще эта плешь, которую он пытался спрятать под жалкой редкой прядью, взятой взаймы у не менее плешивого затылка… Растянутая майка открывала нечистую грудь, покрытую редкими седыми волосками.
–Чего надо?
Але дико хотелось спать, вставала она в пять, и было хотела уйти в комнату, повернулась к нему спиной, но отчим взял ее за локоть мокрой холодной рукой.
– Чего надо, говорю? Или тебя угомонить?
Аля увеличила децибелы и угрожающе подбоченилась на всякий случай. Последнее время она заметно поправилась, при ее росте она казалась не то, что мощной, статной скорее, сильной, величавой даже. Отчим трусливо вжал голову в плечи и сунул ей сверток.
– Бери. Не кочевряжься. Подарок там Ирышке. Ей годик ведь, хоть помнишь про дите со своими обосранцами? Мать вон пирог поставила вместо тебя, шлындры. Евдокия, карга припрет сюды, не забудь. В субботу дома будь. Учителка!
Аля растерянно взяла сверток. А ведь и правда… как же она забыть могла! Год уже прошел. Год… В комнате было прохладно, темно и тихо. Ирка сопела чуть слышно, в настежь открытое окно доносился лишь шелест зрелой листвы позднего лета. Пахло паровозным дымком и соляркой, недалеко была станция. Аля осторожно включила торшер, прикрыв кроватку простыней. Развернув сверток, достала маленького медвежонка с круглыми, не медвежьими коричневыми ушками и кудрявого, как овечка. Еще кулек карамелек и пачку полусломанного печенья. Что-то там было еще… шелковистое, нежное. Она вытащила белый комок и развернула к свету, встряхнула.
Потом, зажав себе рот, чтобы не хрюхнуть, хохотала, чуть не до слез. Шикарная шелковая комбинация, вся в кружевах, с тоненькими бретельками и игривым разрезом, маленького размера, на совсем худенькую женщину, купленную видно по случаю и очень недешево висела на деревянной спинке Иркиной кроватки, отливая в свете лампы перламутровым, атласным отблеском…
– Думал платье, видно. А ведь старался… дед…
– Аль! Гелька, блин! Держи этого. Он весь запаршивел, вши даже в кофте его сраной, шерстяной. Держи говорю, рвется из рук, дрянь.
– Отстань, гада. Отвяжись, сволочь лысая.
Худенький пацаненок, весь в грязи, с засаленными длинными волосенками и круглыми голубыми глазенками выдирался из рук Верки, молодой сильной девахи с короткой белобрысойс трижкой и распаренными красными большими руками. В банной стояло железное корыто, наполненное кипятком, корыто с теплой мыльной водой и несколько старых, ободран- ных и мятых шаек. В сторонке поставили ведро с противной во-нючей желтоватой жидкостью. Бензилбензоат – страшное, вонючее, но верное средство, не подводящее их никогда.Шел прием новеньких, почему-то часто подгадывали с этим именно на субботу, правда Аля не считала дней, она почти всегда была в интернате, со своими малышами. Но сегодня…
– Уйди! Сволочь! Дура! Аааа… Су… Больно же! Щиплет…
– Ах ты, скотина, малАя! Я тебе покусаюсь, гаденыш.
Хлесткий звук подзатыльника в банной показался очень громким, мальчишка заорал и слезы, как большие бусины покатились по грязным донельзя щечкам, прокладывая светлые дорожки.
– Вер! Охренела! Он малыш совсем, давай я тебе по морде заеду, бл…
Аля с силой оттолкнула девку, та аж отлетела к стене, матерясь. Схватила малыша, обняла, вытерла слезы ладонью, краем его же рубахи подтерла ему нос. Он замолчал, только морщился, всхлипывая.
– Мы с тобой тихонечко… сейчас все помоем, смажем. Я тебе волосики состригу красиво, модный будешь у меня, как певец. Знаешь, такой по телевизору поет, про любовь? А потом кушать пойдем, у нас кашка сегодня с вареньем. А потом сказки будем читать в спальне, ты любишь сказки?
Она еще что-то быстро говорила ему на ушко и тихонько сдирала с ребенка заскорузлую рубашку, отмачивая ткань от ссадин.
– У него, чесотка, идиотка, – Верка сзади зло сопела и ворчала, – А у тебя ребенок маленький, малохольная. Пусть вон сам cебя, вонючку, трет, ему уж лет пять, а то и шесть. Вполне может помыться.
– Отвали. Иди вон белье чистое принеси, а это вынеси. И ножницы дай.
Аля осторожно мыла ребенка, поставив его ножками в шайку. Он поскулвал, крепко держался за ее руку, но терпел. Завернула в полотенце, посадила на лавку, быстро стригла ножницами легкие, как пух волосенки, с отвращением смахнув с руки здоровенную толстую вошь. Снова мыла, сменив воду и таз. И когда окончательно вытирала румяную красивую мордаху и стриженную под ноль головку, малыш положил щеку на ее плечо и засопел… Уснул.
А в дверях толпилось еще с десяток замурзанных ребят.
…
В скрипучем автобусе было полно народу. Аля стояла в самом конце, вернее висела, держась за штангу и дремала. Ее мотало из стороны в сторону, но у нее не было сил открыть глаза. Потом она тряслась в электричке и проснулась только от того, что старушка – соседка по лестничной площадке, оказавшаяся с ней в одном вагоне, потрясла ее за плечо.
– Детка, милая… да что же ты себя замучила так… Давай сумку твою, а сама куклу-то подбери, ты уж ее всю в грязи вывалила. Дочурке везешь?
– Ага. Ей годик сегодня.
– Да больно уж мала еще деточка. Кукла, с нее ростом, небось. Вон какая. И где достала-то!
– Пусть будет! Нормально, она поймет. Кирой куклу назовем.
…
Дверь открыла Евдокия, улыбчивая, радостная, в фартуке и косынке, вытирая руки от муки. Пахло пирогами и домашним вином. Нарядная Ирка стояла в своем стульчике у стола, на темно-рыжих кудряшках был чудом закреплен огромный бант. За столом сидел отчим, в мундире и совершенно трезвый. Мать в шелковом платье в алых маках и высоко подобранными черными, уже седеюшими волосами, казалась молодой и счастливой. На столе в вазе букет роз, шикарная коробка конфет, темная здоровенная бутыль, несколько салатов, бутерброды с икрой и колбасой. Казалось все уж и забыли про Гелю. Она тихонько прошла, села к столу. Ирка радостно запрыгала в стульчике, потянулась к матери, но, увидев огромную, взлохмаченную от долгой дороги, куклу, сморщилась и заревела. Отчим подхватил девочку на руки, сунул кучерявого медвежонка. И тихонько качал, посадив на острое колено, как на лошадку…
