Пришло время отдавать Манни в школу. У правительства имелась специальная школа. По закону получалось, что Манни не совсем обычен, а потому не может ходить в обычную школу, и тут уж Элиас Тейт не мог ничего поделать. Обойти этот закон было никак невозможно, потому что дело происходило на Земле, и тут на всем лежала тень зла. Элиас ежесекундно ощущал эту тень; вполне возможно, что ощущал ее и мальчик.
Вот только Элиас понимал, что она такое, а мальчик, конечно же, нет. Шестилетний Манни был ребенком крепким и симпатичным, но при этом выглядел как-то вяло, полусонно; можно было подумать (думал Элиас), что он не совсем еще родился.
– А ты знаешь, какой сегодня день? – спросил Элиас.
Мальчик улыбнулся.
– Ладно, – вздохнул Элиас. – Многое будет зависеть от учителя. А что ты помнишь, Манни? Ты помнишь Райбис? – Он показал голографический портрет Райбис, его матери. – Посмотри на Райбис, вот она какая была.
Придет день, и к мальчику вернется память. Некий растормаживающий стимул, предопределенный собственной волей ребенка, включит анамнезис – снятие амнезии, – и на него нахлынут воспоминания: его зачатие на CY30-CY30B, пребывание в утробе Райбис, когда та боролась со своим кошмарным недомоганием, путешествие на Землю, а может быть – даже и допрос. Находясь в материнской утробе, Манни помогал им троим – Хербу Ашеру, Элиасу Тейту и самой Райбис – своими советами, но затем произошел несчастный случай – если, конечно же, это происшествие было случайным. И как следствие – травма.
А как следствие травмы – забвение.
Они доехали до школы на местном монорельсе. Им навстречу вышел низенький мельтешливый человек, представившийся как мистер Плаудет; он кипел энтузиазмом и заявил, что хочет пожать Манни руку. Элиас Тейт ни секунды не сомневался, что этот человек работает на органы. Сперва они жмут тебе руку, думал он, а потом возьмут и придушат.
– Так это, значит, и есть Эммануил, – возгласил Плаудет, широко осклабившись.
В обнесенном оградой школьном дворе играли дети. Мальчик робко жался к Элиасу Тейту; было понятно, что он тоже хотел бы с ними поиграть, но боится.
– Какое красивое имя, – восхитился Плаудет. – А ты, Эммануил, ты можешь сам сказать свое имя? – спросил он, наклонившись к мальчику. – Ты можешь сказать «Эммануил»?
– С нами Бог, – сказал мальчик.
– Простите? – удивился Плаудет.
– На древнееврейском «Эммануил» значит «с нами Бог», – пояснил Элиас Тейт. – Потому-то его мать и выбрала это имя. Она погибла в воздушной катастрофе еще до того, как Манни родился.
– А меня поместили в синтематку, – сказал Манни.
– Так что же, это и стало причиной… – начал Плаудет, но Элиас Тейт жестом призвал его к молчанию.
Покраснев от смущения, Плаудет начал листать тощенькую папку.
– Посмотрим, посмотрим… Так значит, вы не отец этого мальчика. Вы его двоюродный дедушка.
– С его отцом некоторые трудности, он в криогенном анабиозе.
– Та же самая авария?
– Да, – кивнул Элиас. – Ему нужна пересадка селезенки.
– Это не лезет ни в какие ворота! – возмутился Плаудет. – Чтобы за целых шесть лет не подобрать ничего подходящего…
– Я предпочел бы не обсуждать смерть Херба Ашера при мальчике, – оборвал его Элиас.
– Но он знает, что его отец еще вернется к жизни?
– Конечно. Я задержусь в вашей школе на несколько дней, чтобы посмотреть, как вы тут управляетесь с детьми. Если мне не понравится, если ваша педагогика основана на физической силе, я плюну на все законы и увезу Манни домой. Насколько я понимаю, вы тут фаршируете детям мозги точно тем же дерьмом, что и во всех подобных заведениях. Это меня ничуть не беспокоит, хотя, конечно же, и не радует. Как только я решу, что школа меня более-менее устраивает, вы получите плату за год вперед. Мне не хотелось приводить его сюда, но так велит закон. Я понимаю, – улыбнулся Элиас, – что лично вы тут ни в чем не виноваты.
Игровую площадку окаймляли заросли бамбука, свежий утренний ветер трепал их и раскачивал. Манни прислушивался к голосу ветра, сосредоточенно нахмурившись и чуть склонив голову набок. Элиас похлопал мальчика по плечу и попытался представить, о чем говорит ему ветер. Говорит ли он тебе, кто ты такой? Говорит ли он тебе твое имя?
Имя, думал он, которого никто не должен произносить.
К Манни подошла маленькая девочка в белом платьице.
– Привет, – сказала она. – Ты новенький.
Бамбук шелестел и шелестел.
Хотя Херб Ашер умер и пребывал в криогенном анабиозе, у него тоже имелись проблемы. Годом раньше рядом со складским ангаром фирмы «Криолабс инкорпорейтед» поставили пятидесятикиловаттный передатчик. По причинам никому не ведомым криогенное оборудование стало принимать мощный УКВ-сигнал. Радиостанция специализировалась на так называемой бодрящей музыке, а потому Хербу Ашеру, как и всем его собратьям по анабиозу, приходилось денно и нощно слушать наглейшую музыкальную дребедень.
В настоящий момент беззащитных мертвецов поливали мотивчиками из «Скрипача на крыше» в переложении для струнного оркестра, что было вдвойне неприятно для Херба Ашера, пребывавшего в полной уверенности, что он еще жив. В его замороженном мозгу мир простирался далеко за пределы холодильной камеры; Херб Ашер словно вновь находился на маленькой планете системы CY30-CY30B, где у него был прежде купол, в том критическом году, когда он впервые увидел Райбис Ромми, женился на ней, пусть это и было чистой формальностью, вернулся вместе с ней на Землю, был допрошен с пристрастием земными чиновниками, а потом, для пущей радости, погиб в авиационной катастрофе, происшедшей уж никак не по его вине. Хуже того, его жена погибла настолько подробным образом, что ее было не оживить никакой пересадкой органов; робоврач объяснил Хербу, что хорошенькая головка Райбис раскололась на две приблизительно равные части – весьма типичная для робота лексика.
Хотя Херб Ашер и представлял себя вернувшимся в свой неземной купол, он не знал, что Райбис погибла, да он и вообще ее не знал. Он жил еще до того, как снабженец привлек его внимание к жизни соседки.
Херб Ашер лежал на койке и слушал свой любимый альбом Линды Фокс. Он никак не мог понять, почему на ее голос все время накладываются звуки поганого струнного оркестрика, наяривающего мелодии из популярных бродвейских мюзиклов и всякую прочую белиберду второй половины двадцатого века. С техникой явно творилось что-то неладное. Возможно, когда он делал эту запись, ушла волна. Вот же мать твою, подумал он с почти физиологическим отвращением. Теперь мне придется что-то там чинить. Это значило, что придется слезть с койки, найти инструменты, выключить принимающее и записывающее оборудование, разобрать его – это значило, что придется работать.
