Они оживленно галдели – группа весёлых школьников в полупустом вагоне метро.
Суровая учительница, похожая то ли на Клару Цеткин, то ли на Розу Люксембург, время от времени бросала на них укоряющий взгляд из-под чёрной вуали, спускавшейся с тёмно-зелёной фетровой шляпки без полей. Шляпка эта дополняла такое же элегантное, но в то же время строгое по стилю пальто. Поначалу я не обратил на них особого внимания: дети как дети, едут на экскурсию в Исторический музей и на Красную площадь. Обычное дело.
И вдруг я увидел себя – десятилетнего, в черной куртке «Аляске» и блестящих сапогах- дутиках, привезённых мамой из далёкой командировки. Даже моя любимая наклейка с олимпийским мишкой была на месте, на груди слева. Рядом со мной сидели двое моих закадычных друзей: вечный хохотун Андрюха и задира Пашка, как раз в этот момент пытавшийся содрать с моей дефицитной куртки заветную наклейку. Чуть в сторонке сидела, раскинув по плечам пушистые банты, моя школьная любовь – Лора.
В далёком 1982 году наш класс отправили в столицу за хорошую успеваемость и для участия в детском художественном смотре на ВДНХ. Параллельному классу «В», в отличие от нас, «ашек», досталась поездка в Ташкент, только летом того же года. Естественно, что обе группы потом рассказывали друг другу самые невероятные истории о своей поездке. «Вэшки» перечисляли тонны диковинных фруктов, которые они съедали в Ташкенте каждый день, а мы хвастались им про то, как ели эскимо, катались на эскалаторах и ходили смотреть Ленина в Мавзолей. Эскимо в серебряной фольге за 22 копейки я действительно попробовал тогда в первый раз.
В московском метро мы также впервые увидели самого настоящего живого африканца. На политинформации в школе нам рассказывали, что их в Африке жестоко притесняют эксплуататоры, и они сильно там голодают. Мы с пацанами переглянулись, как по команде вывернули из карманов мелочь и, собрав довольно приличную горсть, делегировали нашего старосту Женьку по кличке Гитлер вручить социалистическую помощь пострадавшему от гнёта. Женька с торжественным и трагическим видом подгрёб к африканцу, решительно вытянув перед собой руки с кучей монет в ладонях. Когда объект помощи понял, что мелочь предназначается ему, глаза его возмущенно выпучились, лицо искривилось, он резко развернулся на каблуках начищенных до блеска туфель и помчался к эскалатору, энергично выкрикивая на ходу непонятные нам слова на незнакомом языке. Потом мы долго обсуждали странное поведение нашего заграничного товарища, не в силах истолковать причины его возмущения и бегства. «Наверное, очень уж гордый товарищ», – подумали мы. Вечером в номерах гостиницы «Колос» мы устроили бои, обливая друг друга из стеклянных графинов с газированной водой.
«Станция «Площадь Революции», переход на станции «Площадь Свердлова» и «Проспект Маркса», – произнёс вежливый женский голос из громкоговорителя.
Я знал, куда они едут. Надежда Игоревна, наша напористая и волевая классная руководительница, договорилась, чтобы учеников её класса приняли в пионеры в музее В.И. Ленина. После церемонии посвящения мы вышли на Красную площадь, она построила нас перед самим Мавзолеем, и мы читали стихи, а наши алые галстуки гордо реяли у нас на груди, развеваясь на ветру словно языки пламени. Прохожие смотрели на нас с удивлённым восхищением. Когда начал читать я, к Надежде Игоревне подошёл сотрудник КГБ (об этом мы узнали позже) и потребовал «прекратить самодеятельность». «Мальчик дочитает!» – жёстко ответила ему Надежда Игоревна, поджав побелевшие губы и так сверкнув на него глазами, что тот отошёл в сторону и действительно дал дочитать не только мне, но и стоявшему в ряду после меня Виталику, моему соседу по парте.
Двери вагона открылись, и школьники, подгоняемые учительницей, двинулись по перрону к эскалатору, и только хулиганистый Пашка отстал, чтобы подергать затвор винтовки у бронзового красноармейца.
Именно Пашка привёл меня в секцию пулевой стрельбы. Вёл её в школьном тире наш трудовик Николай Петрович – ветеран Афганистана, мужик внешне грубый и жёсткий, но справедливый, любивший перед началом урока показывать книжку по технике безопасности и, тыча в неё желтым прокуренным пальцем, повторять нарастяг, ритмично проставляя ударение: «Ка-а-аждое пра-а-авило в да-а-анной кни-и-иге напи-и-исано кро-о-овью!»
Мой отец был известный в наших краях охотник. Мужики уважительно приглашали его с собой, чтобы расставил номера, чётко определил, как идти загонщикам и откуда гарантированно выйдут «козы». Потом он и сам вставал в номер со своей верной старенькой вертикалкой 12 калибра для стендовой стрельбы и никогда не мазал, если лог оказывался непустой. Патроны мы с ним вечерами перед охотой заряжали сами за кухонным столом. Отец неторопливо доставал пули, дробь и порох, весы для их взвешивания, гильзы, пыжи, капсюли, мерные контейнеры, прочее необходимое для зарядки патронов снаряжение, и начинался ритуал… Я вставлял капсюли и пыжи, а также закатывал патрон машинкой или заливал воском. Для тайги у отца был казавшийся мне самим совершенством карабин «Лось» калибра 7.62. Он давался мне в руки довольно редко, и это всегда был момент прекрасный и торжественный.
Стрелять я учился из батиной вертикалки лет в одиннадцать. Поначалу сильно звенело в ушах, приклад больно отдавал мне в плечо, отец придерживал цевьё тяжёлого для меня оружия своей, словно отлитой из чугунного сплава, рукой. Потом я привык и, вызывая довольный отцовский кивок, сбивал пятью точными выстрелами пять консервных банок, расставленных на камнях под плешивым косогором около нашей дачи, куда я до этого вёз его, сидя за рулем и едва доставая ногой до педалей, на нашей белой «копейке». Её отец заработал на БАМе, два трудных года вбивая сваи в вечную мерзлоту. Мы жили там в маленьком тесном вагончике, называвшемся по-местному «балок».
Мне не было ещё и тринадцати, когда отец и меня впервые поставил в номер. Я не слышал, чтобы кому-то в таком возрасте доверили это взрослое серьёзное дело. Беда была в том, что на эту зимнюю охоту я легкомысленно надел хилые осенние ботинки, да еще и с тонкими носками, ожидая, что просто пробегу загон, а там иногда становилось даже жарко. Был легкий морозец. Я неподвижно стоял у могучей сосны, боясь вспугнуть надвигающуюся добычу, в священном трепете от лежащей на мне ответственности. Загон получился длинным, через полчаса ноги очень сильно замерзли. Еще через 15 минут в окоченевших пальцах началось неприятное покалывание. Отец стоял в номере неподалёку, но позвать его я мог, только закричав, а этого делать было категорически нельзя. Наконец, показались разочарованные запыхавшиеся загонщики – зверя в логу не было. Отец, увидев моё бледное лицо, сразу понял, что случилось. Он усадил меня на сброшенный с себя полушубок, стянул с моих ног ботинки и носки и долго растирал мои побелевшие ступни снегом, матеря меня, себя, охоту и загонщиков. Я думаю, тогда он спас мне пальцы.
