Красная стрекоза: петля времени
Чаще всего они приходят ко мне перед самым рассветом.
От их посещений легче никогда не становится.
Иногда они терзают мне душу, заставляя в самых мелких деталях вновь и вновь прокручивать то, что я никогда не хотел бы вспоминать. В другой раз они помогают правильно выстроить неподдающийся сюжет, предлагают нужные слова и фразы. От этого я вскакиваю с постели и бегу к рабочему столу, включаю лампу, хватаю карандаш и торопливо всё записываю на бумаге. Но последние их посещения оказались особенно трудными и беспокойными. Они вдруг стали напоминать о тех людях, вещах и событиях, о которых я давно подумывал написать, но всё что-то не срасталось, до чего-то всё время не доходили руки. Их видения участились, требования стали жёстче. К чему всё это? Что они хотят мне так настоятельно сказать?
Одно я понял сразу: они будили во мне воспоминания о давней моей командировке в Эль-Фао – самый южный морской порт Ирака, вокруг которого когда-то кипел жизнью одноименный городок. Это был необыкновенный уголок на Земле. Современный порт уживался и делил соседство с патриархальным населённым пунктом, каких сейчас, по прошествии стольких лет, вряд ли где сыскать.
Каменные здания встречались только на территории порта, где располагалась и местная администрация.
Вокруг Эль-Фао – царство финиковых пальм и плантации хны. Тысячи и тысячи пальм давали человеку и пищу, и какой-никакой строительный материал. В сезон сбора урожая хны, по старой традиции, каждая женщина наносила на лицо, ладони и ступни замысловатые рисунки. Сегодня это назвали бы модным заграничным словом «татуаж». Хной красили головы и юные девочки, и дряхлые старухи.
Глинобитные хижины здесь строили по старинным правилам, до тех пор сохранившимся так называемыми «болотными арабами», многие поколения которых селились в широкой дельте Шатт-эль-Араба – реки, образованной слиянием рек Тигр и Евфрат.
Люди, строя жилье, вначале из ила и сухой травы делали платформы, давали им как следует просохнуть. Потом по периметру будущего дома вертикально ставили связки камыша, обмазывали их толстым слоем того же ила и опять ждали, когда ил высохнет до твёрдости камня. Когда дом был готов, чтобы в нём было не так жарко, земляной пол периодически поливали водой. Испаряясь, вода поднимается вверх по тростинкам, охлаждает стены, тем самым делая жилье более комфортным. Ну скажите, чем не кондиционер?!
По такому же методу возводились знаменитые зиккураты – вавилонские пирамиды. Если в Египте это были сооружения из камня, то в Вавилоне и, возможно, ещё в Шумере на необожжённые глиняные плитки укладывали маты, сплетённые из тростника. Маты покрывали густым слоем гудрона. На них снова укладывались глиняные плитки, и такой «слоёный пирог» позволял возводить пирамиды огромной высоты.
Помню такую картинку: маленький мышиного цвета ослик с белой звёздочкой во лбу в самое пекло летнего дня подошёл к такой хижине и головой упёрся в прохладную стену. Всё же умное животное ослик. Диву порой даёшься, почему мы называем осла тупым, упрямым животным?! Как оскорбление для человека, когда за его несговорчивый характер или недоумие звучат слова: «Вот осёл!» Нам бы поучиться способностям этого невзрачного и неприхотливого животного.
Между хижинами, опять же методом навала, создавали что-то похожее на пешеходные дорожки. Но местная детвора раньше училась управлять лодкой, чем ходить пешком. На лодках девочки постарше выходили в тростниковые заросли, срезали сочную зелень на корм скоту. По пути обратно они набирали и воду для домашнего хозяйства. Ходить по насыпным дорожкам, особенно по утрам, нужно было с особой осторожностью – по ним иногда ползали огромные серые водяные змеи с плоскими, как плавник мурены, хвостами.
Помню, один из солдат охраны, приписанный к нашей группе, испросив разрешения своих командиров и получив добро руководителя нашей группы, повёл меня по самым удалённым уголкам деревни на болоте. Уже потом я понял, что, не будь его, мне вряд ли удалось бы выбраться обратно из хитрых переплетений илистых дамб и насыпных тропок. Там я увидел мир дельты, скрытый от взора пришлых людей. Тысячи, сотни тысяч мелких рыбёшек, илистых прыгунов, которые могут дышать лабиринтным органом дыхания – рудиментом лёгких, нежились в тёплой грязи. Местные арабы называют их странным именем «абу-челямбу». Что оно значит, мой гид Фарид не знал, даже на литературном арабском, не говоря уже об английском. Опять же, по местным обычаям, правоверным мусульманам рыбку эту есть нельзя, поскольку на ней нет чешуи, а только гладкая и скользкая кожа. «Мамнý!» – говорил Фарид («Запрет!»). А ещё в тростниковых джунглях обитают другие животные из разряда «неприкасаемых» – «абу-ханзир», т. е. дикие кабаны. Мусульмане их не употребляют в пищу, поэтому живут и плодятся они в своё удовольствие.
Но больше всего мне запомнилась сценка, где местный мальчик, лет девяти-десяти, бедно одетый, с давно не видавшей ни мыла, ни расчёски шевелюрой, босой, но счастливый, пытался поймать большую красную стрекозу. В руках он держал палку и один её конец, поднятый над головой, пробовал использовать как посадочную площадку. Стоило ей сесть на палку, мальчишка со всей осторожностью, высунув и прикусив от усердия язык, вот уже несколько раз тщетно пытался изловить красивое и изящное насекомое. Мы уже далеко прошли мимо, но состязание на хитрость, очевидно, так и не закончилось. Что столь врезалось в память, так это полные счастья карие глаза мальчугана. Красная стрекоза так и осталась для него несбывшейся мечтой, недосягаемой целью.
А однажды удумал я пойти на рыбалку. Пошёл на местный сук, т. е. рынок. Нашёл лавку, где продавались немудрёные рыболовецкие снасти: крючки нужных размеров, леска и кусочки свинца для грузил. Мне пояснили, что местные здесь рыбачат с руки, как закидушкой. За всеми моими манипуляциями наблюдала ватага мальчишек. Они же и порекомендовали мне сходить на рыбный рынок и купить для наживки мелких креветок всего за «руба динар» – четверть динара, двести пятьдесят филсов.
Когда мы пришли на берег, я как-то неловко стал доставать из кармана носовой платок и выронил две или три мелких монетки. Звонко булькнув, денежки исчезли в воде. Я хотел было плюнуть на незадачу, но, увидев, что эти монеты мне уже не нужны, мальчишки стали нырять прямо с набережной, пытаясь хоть что-то выловить для себя. Безуспешно. Зато я поделился с ними оказавшейся столь дефицитной наживкой. Рыба пошла! На наши крики радости стали обращать внимание прохожие мужчины. Эмоции разогревались.
Вечерело. Отдав часть улова ребятам, я пошёл домой в порт. Путь снова лежал через рынок, мимо того же деда, у которого я накануне брал леску и крючки. Дед сидел в свете керосинового фонаря в плетённом из тростника кресле, на коленях у него дремал мангуст. Увидев мою заинтересованность, старик, поглаживая мангуста, пояснил, что местные жители держат их дома вместо кошек. Только ловят они не мышей, а змей. Мы разговорились. Вскоре к нашей беседе присоединилось ещё несколько человек.
