Путь по гребню оврага —
Не самый простой,
Но, наверное, самый приятный.
Справа – речка внизу,
Слева нет никого,
Лишь следы многочисленных лыж.
Тонкой ниткой перил
Вверх другие ползут —
Им привычней идти на попятный.
Я ступнями вминаю
Ступени в снегу —
Ты однажды по ним заспешишь.
Под ногами хрустят
Память летней травы
И щетинистый шелест крапивы.
За плечами гремит
Бормотанье колёс,
Покидающих шумный вокзал.
Не случайно в лесу,
В непролазной глуши
Мы спокойны, добры и красивы.
И в дневной суете
Не погрязнет лишь тот,
Кто неспешность лесную вобрал.
1989
О господи! До чего безобразный город, любой город на свете!
Воннегут
Слева – извилистый путь сквозь репейник.
Справа – протоптанный стадом асфальт.
Город дичает, становится тенью.
Город не хочет себя воскрешать.
Выбиты зубы с венцом позлащённым,
Вены зажаты в бетонной трубе.
Серые челюсти хрупают сонно
Хмурых людей.
Площадной воробей
Сдавленно каркает на светофоре,
Греясь в испуганных красных лучах.
Восемь – к удаче. Девять – на горе.
Он крикнул семь. Ухмыльнулся. Зачах.
Чадное счастье зачатого в чаще
Грубого грума в гремящей толпе
Зыбится заревом дымно-звенящим,
С крыш проржавевших срывает капель.
Мутное небо без звёзд, без пространства
Давит на ползающих по земле.
Смоет ли корку присохшего рабства
Бурный поток в ледяной колее?
1989
Теряя время на остановках,
На поворотах сбавляя ход,
Наш пароход раздувает топку,
И веселится честной народ.
Не зная броду, без шпал и рельсов
Летит полночный экспресс метро.
Звенят кувалды ночных умельцев,
Кующих розочки из ветров.
Кривой дорогой упёршись в угол,
Минуя хищные вспышки ламп,
Пустой вагон мчит навстречу другу,
Тесня его безмятежный храп.
На крышу давит покой полёта
В свободном небе туннельных искр.
В конце проёма темнеет что-то,
Но после вверх наступает вниз.
Бессильный вырваться из свободы
Вкушает дьявольский вкус узды.
Сияют выходы, скрыты входы
В горнило меди, огня, воды.
Неведом прок, но заметен финиш.
В глухих звонках на пути в депо
Гудят басы мировых чистилищ,
И внятен Requiem – служат по
Забывшим Имя в угаре службы,
Забывшим Бога в цепях греха,
Забывшим Совесть – другие нужды,
Забывшим Крест – колея легка.
Летит вагон над ночной столицей,
И Ю. В. Бондарев трижды прав:
Ему бы знать бы, где приземлиться.
Но он не знает. Он – царь. Он – раб.
1989
МНЕ НЕ УВИДЕТЬ БОЛЬШЕ СВЕТА
Мне не увидеть больше света:
В метро обвал.
А за плечами не так уж много —
Две дюжины лет.
Перед другими маячит лето —
А мне вокзал,
Веками выбитая дорога,
Где финиша нет.
Я на надгробии эпитафию
Выбил сам,
Но проплавляю свободу ветру
Своим теплом.
Я место в поезде оставляю
Своим друзьям
С примятой хвоей тонкой ветки
Перед окном.
1989
Густой туман от луж до крыш —
Блаженство земноводных:
Сомкнулись плотные ряды,
Нацеленные вдаль.
Я подбираю мазь для лыж —
Поломанных, негодных —
И наливаю в таз воды,
Чтоб смыть свою печаль.
Сквозь ледяную пелену
Приходит звук движенья,
От вязкой массы отломав
Вспотевшие клочки.
Я из шурупов ржавых гну
Подковы для везенья
И об забрызганный рукав
Лениво тру очки.
Кисель растёкся по столбам
И небо обнаружил,
Однако вольности ему
Открыв едва на треть.
Я из обрывков телеграмм
Себе готовлю ужин,
Копчу стекляшки на дыму,
Чтоб солнце углядеть.
1990
Я один в пути.
Под ногами лужи.
За спиною город
Провожает плевками машин.
Проедая тропку,
Маршируют крысы.
Со столбов стекая,
Тьмою ставен мигают дома.
Я один в грязи.
Бурелом и ряска.
Колея ныряет
В ухмыляющийся туман.
Оглянуться вдруг,
И увидеть пепел,
И задрать лицо,
И вдохнуть горьковатое небо —
И идти в грязи…
1991
Великий Зверь открыл сезон охоты.
Под наковальней жара город пал.
Последним спазмом вавилонской рвоты
Стекает в Сетунь Киевский вокзал.
Гниют новоарбатские нарывы.
Асфальт облеплен бельмами домов,
И голуби гоняют от поживы
Замоскворецких злобных воробьёв.
И чёрный снег посередине года —
На рушащийся сталинский ампир.
И на ходу ржавеют вездеходы:
Стальные пальцы – струны новых лир…
Великий Зверь насытился и ожил.
Над Третьим Римом стелется трава.
На Лобном месте щерится прохожим
Клеймёная кабанья голова.
1991
…И нахлынули мухи на город под палевой пылью,
И глаза мне замазали пеплом пылающих дней.
И обрушился в уши торжественный трепет воскрылий.
Вырвал ноздри мне дух четырёх околелых коней.
Застонала земля, стопы праведных слитно направив,
И святые сошлись, и услышал я их голоса,
Им ладонями внял; и, как грешники тянутся к славе,
Потянулись к моей одежонке и стали кромсать…
Я с тоской и тревогой впрягусь в предстоящую зиму,
Перецоку копыт и костров лепесткам буду рад.
Но единственный дом,
где меня с благодарностью примут —
Это ад.
1991
Хлопнул дверью и медленно вышел на улицу.
Задымился асфальт от натруженных ног.
Светофорами город напрасно флажкуется:
У собаки – хозяин,
У волка есть Бог.
Заповеданы мне соучастье ли, горе ли,
Мой удел – нарушать,
Моё счастье – рывок.
Листья пальцами милой лицо успокоили.
Трын-трава выше холки – свободы манок.
1991
Есть редкий кайф: не торопиться,
Свернуть с кратчайшего пути —
И, глядя в лужи, видеть лица
Домов, висящих впереди,
И тёплый вкус московской пыли
С ленивым чавканьем шагов
Мешать в надтреснутой бутыли
Вчерашних снов.
1992
Мы отучились – и забыли
Звонков и лестниц аромат,
Забыли тёплый привкус пыли.
Десятилетие назад
Нам стало скучно собираться,
Пить водку и тревожить прах…
По одному бредём на танцы,
Шумящие на площадях.
Самодовольный, словно крыса,
И расточительный, что Крёз,
Лениво шествую по крышам
И, Бонапарт среди стрекоз,
Веду крылатых самозванцев
Обшаривать калужский шлях,
А ночью оттянусь на танцах,
Что ждут меня на площадях.
Наш высший свет – грызня и ругань
Под ДДТ и Звуки Му.
Последний выход – плюнуть в друга,
Чтоб не отказывать ему.
Мы можем мило улыбаться,
Когда нас бьют ногами в пах:
Всего важней сегодня танцы
На обгоревших площадях.
Вино звенит во мне – я внемлю
И претворяю шум в шаги.
Я призываю дождь на землю,
Лопатой расчертив круги.
И мне давно уже не двадцать,
Мне затеряться бы в полях…
Но остаются только танцы
На площадях, на площадях…
1992
Ряд сияющих ламп, а под ним —
Ряд сияющих лысин,
Что вцепились в насест
Безразличными пальцами снов.
Я в московском метро,
Где таятся пугливые мысли
И снуют привидения
Ранее сказанных слов.
Сотрапезник совы,
Я пирую в пустых перегонах
Под синкопы колёс
И басовые соло гудков…
Но полуночный джаз
Исчезает под плетью вагонов.
Начинается полдень —
И время отстреливать сов.
1992
Троллейбус декабря
Размазывает зиму по стеклу:
Вспотевший бутерброд,
