1. Пролог
Моё платье разорванно в клочья.
Они не церемонились со мной, когда тащили меня сюда.
Муж заплатил за этот наряд несколько тысяч долларов, и прежде я бы порадовалась, что его деньги пошли прахом. Но сейчас…
Клетка, как у животного. Грязный матрас на полу. Два лба на охране – мускулистых и тупых.
– Я б ей вдул, – лыбится один, лысый и татуированный, бросая на меня сальный взгляд.
– А кому бы ты не вдул? – гыкает другой. – Ты же еб**ь всё, что шевелится.
– Этой бы я особенно вдул. Во все дырки.
– Забудь. Она – товар. Кат нам голову оторвёт, если попортим.
Товар… Это слово бьётся, пульсирует в голове.
Меня продадут. Как куклу. Как игрушку. Как развлечение. Какому-нибудь извращенцу.
Надо же так было вляпаться – убежать от мужа-олигарха, чтобы отказаться здесь…
Мысли работают лихорадочно – Ресовский, конечно же, ищет меня. Чтобы наказать. Ведь я сбежала прямо из отеля, где должна была пройти наша брачная ночь.
Вадим помог мне и…поплатился.
До сих пор перед глазами жуткая картина: я бегу к Вадьке, он ждёт у машины. Готов вот-вот рвануть вместе со мной… И звучит выстрел. Любимый падает. С прострелянной головой. И кровь – почти чёрная – растекается по асфальту. И алая-алая – по белизне моего платья. Её много. Я вся в его крови. Вадим умер с улыбкой. Он улыбался мне. У нас ведь всё получилось… Почти получилось…
Вадим… Меня душат слёзы. Но я не буду плакать. Не здесь. Не сейчас. Не перед этими уродами с членами вместо мозгов.
Внутри всё сжимается, скручивается в тугой узел страха и отчаяния. Что будет со мной теперь? Может, Ресовский всё-таки меня спасёт? Хочу ли я этого?
Оглядываюсь. Тёмный холодный подвал. Клетка. Грязный матрас. А впереди – торги. Вместо свободы и счастья рядом с любимым – подпольный аукцион.
Определённо, хочу. Сейчас муж видится мне меньшим из зол. Хотя я почти уверена, что в смерти Вадима виноват он. Его люди наверняка вычислили, откуда был звонок.
Да и эти отморозки, что топчутся сейчас у моей клетки, явно его рук дело.
Ресовский просто позволил мне убежать – сейчас я понимаю это чётко. Значит, он не ищет, а точно знает, где я.
Меня трясёт от холода и злости. Моё платье, пропитанное кровью Вадима, стоит колом. От роскошной причёски не осталось и следа. Тело в синяках. Я сопротивлялась, когда меня волокли сюда. Им пришлось меня усмирять.
Это и есть наказание Ресовского.
Оно началось!
Осознание того, что я сама себя загнала в западню, заставляет сжимать кулаки и рычать от бессилия.
Гад! Ублюдок! Тварь!
Так и вижу его самодовольную ухмылочку.
Мы с Вадимом думали, что просчитали всё. Оказывается, просчитались везде. Ресовский был на шаг впереди.
Не удивлюсь, если сейчас он сидит где-нибудь в роскошном кабинете, попивает абсент и через камеры смотрит во что превратилась его строптивая жёнушка.
И ликует, мразь.
Я уверена, что он ликует и празднует победу. Потому что я сдамся. Я буду умолять сама. Мне слишком страшно и слишком гадко здесь.
Хочется в ванну, чистую одежду, тепло.
Проигрывать больно. Но… Это лишь первый раунд. Следующий будет за мной. Уж я постараюсь. Мне теперь есть, за что мстить. За смерть Вадима он дорого заплатит. Очень дорого. Кровью!
– Она здесь? – этот голос заставляет меня дрожать ещё сильнее. Столько в нём льда и стали.
Я не слышу, что отвечают ему, но когда дверь распахивается – понимаю, что ответ был утвердительным.
Амбалы, охраняющие меня, переглядываются и отходят в сторону. Дальше – уже не их дело.
Ресовский перешагивает через порог. Попадает в полосу света. Дорогой, стильный, изысканный. Неуместный здесь, в этом грязном сыром подвале. Словно бриллиант среди дерьма.
Я чувствую себя этим дерьмом – замызганная, в изорванной одежде, с растрёпанными волосами.
Ему нравится моё падение.
Он рассматривает меня с лёгкой улыбкой. Как диковинную зверюшку. Я забавляю его.
Меня раздирает изнутри – страх, ненависть, бессилие.
Я ничего не могу, полностью в его власти, завишу от его милости.
Аристарх Ресовский не прощает предателей. А я его предала. Хуже – размазала, унизила, поманила и бросила.
Он был убедителен… там… в номере отеля… я едва ли не отдалась ему. Целовал сладко, говорил красиво. Про медовый месяц на Багамах. Но забыл одно – я не продаюсь. Те, кто продал меня ему, – не хочу больше считать их своими родителями! – не спросили меня. Не узнали моего желания. Он предложил деньги, и меня продали. В двадцать первом веке! В правовом государстве! Отец извинился, мать сказала, что так будет лучше для всех. Для них. Не для меня. Мне не оставили выбора. Я постаралась взять его сама. И потеряла окончательно.
Ресовский пугает меня до икоты – закрытый, холодный, циничный. У него слишком много денег, чтобы считаться с другими. Он может купить всё. Он может сделать, что угодно и ему ничего за это не будет. Он вхож в любое министерство и даже, говорят, к самому президенту.
Но там, в его мире, – тепло, светло, есть вода. А я слишком слаба. Я оказываюсь не готова к таким испытаниям. Мне всего двадцать, я не хочу сгинуть в каком-нибудь борделе или в лапах извращенца.
Сердце колотится в горле. Мысли путаются. Гордость ещё сопротивляется. Но я давлю её.
– Забери меня отсюда, – хриплю, не узнавая свой голос.
Ресовский хмыкает:
– Чтобы ты опять сбежала?
Засовывает руки в карманы, перекатывается с пятки на носок. Высокий, сильный, довольный жизнью хищник. Сейчас ему охота поиграть с глупой мышкой. Но мышка слишком устала и измучена, она готова прыгнуть в пасть монстру добровольно.
Сжимаю прутья клетки до побелевших пальцев.
– Я больше не убегу. Ты знаешь. Вадима больше нет. Никто не поможет.
Рублю слова, как робот. Глотаю слёзы. Часто моргаю.
Я действительно одна в целом мире. Любимого больше нет, а друзей у меня и не было – родители постарались. По жуткой иронии я могу рассчитывать только на этого человека. Нет, на чудовище, не знающее милосердия. На бессердечного циника.
– Похвально, – говорит Ресовский, добивая меня своим спокойствием, – но я не могу так просто тебя забрать. Ты – товар и принадлежишь сейчас другому человеку.
Сглатываю.
Понимаю, чего он хочет.
Чтобы я сломала себя. Сама. Окончательно. Сдалась. Чтобы умоляла.
И я падаю на колени, вцепливаюсь в решётку, как в спасательный круг, и молю:
– Выкупи меня.
Лучше он. От него я вытерплю всё. Он жесткий, но не извращенец. Вроде бы. Я не знаю. Но тогда в номере он был почти нежен со мной. Обещал взять меня ласково в мой первый раз.
Униженная я нравлюсь ему ещё больше.
Ресовский склоняет голову набок, ухмыляется, как сытый кот.
– Хорошо, – говорит он, а меня начинает трясти, потому что это согласие потянет за собой условия. И я не ошибаюсь. – Но ты станешь моей куклой, подстилкой, вещью. Я буду делать с тобой всё, что захочу и когда захочу.
