Громкий шепот змеей вползает в теплый сон и до чертиков пугает меня.Вздрагиваю и онемевшей рукой нашариваю выключатель ночника — тусклый свет выхватывает из темноты тесную комнату, картонные коробки в углах и завалы неразобранного шмотья.Шепот перерастает в глухое бормотание, всхлипывания и плач — высокий и пронзительный.Поднимаю с пола телефон и, щурясь, смотрю на время.5:45...В восемь утра мне нужно быть в шараге — по случаю первого учебного дня всех из-под палки сгонят в актовый зал и станут нудеть, как востребованы специалисты, окончившие наш колледж, как крупно повезло тем, кто пополнил его ряды в нынешнем году, какое светлое будущее нас ожидает... Хотя всем прекрасно известно, что это учебное заведение, расположенное на задворках, едва ли способно выдать туда билет.Потом начнутся занятия, а после них я буду до полуночи пахать на толстого дядю-бизнесмена — гонять с блокнотом и подносом между столиками и услужливо улыбаться посетителям грязной тошнотной забегаловки, гордо именующей себя рестораном.Человек привыкает ко всему. И мне давно пора привыкнуть и смириться, но сама мысль об этом вгоняет в отчаяние и вызывает изжогу.Вздыхаю, разматываю наушники и затыкаю динамиками уши. Прибавляю громкость. Но даже тяжеляк не может заглушить вопли и мат.Все-таки мои родители — конченые уроды. — Мать вашу, дайте поспать!!! — ору я так, что взрывается мозг, хватаю первое, что попалось под руку — альбом со старыми семейными фотографиями, в который я зачем-то весь вечер пялился, — и со всей дури запускаю в дверь.Шелестя, по комнате разлетаются ворохи цветных картинок из счастливого прошлого, альбом врезается в мутное рифленое стекло и, отскочив, падает.Действие имеет эффект — разборки временно прекращаются.Аллилуйя... У меня есть еще два часа сна.***Каждое утро я довожу себя до состояния пугала — отыскиваю в завалах самые мятые шмотки, напяливаю их и взлохмачиваю волосы. Я просто хочу, чтобы ко мне не лезли. — Славик, чай или кофе? — виновато пищит мама из кухни, но я молчу.Мне ничего не нужно.Под горло застегиваю черную растянутую толстовку, забираю со стула рюкзак и, прямо по безучастным глянцевым улыбкам, шагаю к двери. Спохватившись, в последний момент поднимаю из вороха одно фото и прячу его в наружный карман. — Слава, не выспался? Прости, так уж получилось. — В прихожей мама упирает руки в бока, в голосе проскальзывают стальные нотки. — А по-твоему, я должна была промолчать? Он даже тарелки из сервиза забрать вознамерился, видите ли, шлюхе и ее доченьке нужен антиквариат! Будто эта обезьяна из икеевской посуды не поест!..По сердцу что-то больно царапает, и я скриплю зубами: — Он два года о нас не вспоминал. За каким ты его вообще впустила?!Прохожу мимо матери, завязываю на два узла шнурки на берцах и вываливаюсь в подъезд. Без куртки и зонта. Плевать, что на улице ливень.Может, подхвачу какую-нибудь заразу и сдохну.Шарага находится прямо в соседнем дворе — за ее стадионом с растрескавшейся асфальтной дорожкой и ржавыми тренажерами начинается заросший, уже лет сто никому не принадлежащий сад, плавно перетекающий в заброшенный дачный массив. Ну а дальше от всего мира глухими стенами отгородился «Квартал для нищих» — так в городе называют элитный коттеджный поселок, где я когда-то жил.У входа в колледж, попав в традиционную пробку, под дождем толпятся бледные зомби — студенты. — Свят, здорово! — хрипит Сева — быдлан из моей группы, вечно на позитиве, и я пожимаю протянутую для приветствия руку. Потом пожимаю еще, и еще, и еще одну. Девчонки топчутся в стороне, стреляя глазами, и загадочно мне улыбаются.Я здесь на хорошем счету — отличник на стипендии. Но не гнобят меня лишь по одной простой причине — я все еще считаюсь мажором. Отбитым чудиком, который почему-то бросил гимназию и не пошел в универ, и которого лучше не трогать.Оказавшись в холле цвета гнилого болота, я стягиваю с башки капюшон и, не поднимая ее, иду в актовый зал, где занимаю место в последнем ряду. Недосып дает о себе знать головной болью и ознобом, мокрая толстовка липнет к спине и плечам, глаза слезятся от слишком яркого света гудящих под потолком люменов.Стоит гробовая тишина — окружающие находятся примерно в такой же кондиции: кто-то спит, кто-то жует не спасающую от похмельного перегара жвачку, кто-то тупо уставился на сцену и впал в анабиоз под стук дождя.Внезапно из колонок раздается пронзительный свист и торжественная музыка, я подпрыгиваю, сдавленно матерюсь и глубоко вдыхаю, справляясь с испугом.Сева падает на свободный стул рядом и, стараясь переорать какофонию, сообщает: — Вот суки! Я чуть инфаркт не хватанул! — его протокольная рожа расплывается в блаженной улыбке, — ну лан, ща директриса заглохнет, и перваков заведут. Баб заценим!Я ухмыляюсь и откидываюсь на скрипучую жесткую спинку. Тянки — это хорошо. Пусть самые красивые и умные из них остались там, в стенах элитной гимназии, а здешние интересны лишь до тех пор, пока не откроют рот, но передо мной замаячила надежда хоть на какое-то развлечение посреди дерьмового дня.Директриса брызжет слюной в микрофон и захлебывается от счастья, в очередной раз пытаясь внушить равнодушному сборищу внизу, что все мы — избранные, заглядывает в папку и, коверкая фамилии, приступает наконец к «десерту». — Антонова Анечка! — объявляет она, вручая растерянной девчонке в очках студенческий, и Сева подается вперед, но тут же сникает. — Чёт жирная... — Есть такое дело... — для порядка я сочувствую его горю и теряю к происходящему интерес — набрасываю капюшон и закрываю глаза: нужно поспать перед очередным адским вечерком.Но директриса называет следующее имя. — Гафарова Регина!Что-то вновь царапает по сердцу, заставляя меня посмотреть на сцену.Вспорхнув по ступенькам, на пыльном ковре появляется худая деваха в черных круглых очках, черной длинной рубашке и драных колготках. Она улыбается черными губами, поправляет за узкие поля шляпу, наматывает на палец прядь розовых волос и картинно раскланивается.Я сжимаю кулаки.Она получает студенческий билет, делает книксен, машет публике ручкой...Остекленевшими глазами наблюдаю за ее ужимками. Скулы сводит, как при отравлении. Я не могу дышать. — Глянь, Святик! А вот эта потянет под пивко... — комментирует Сева.С грохотом отодвинув стул, я встаю и быстро покидаю зал.***
Стук миллионов капель за окном сливается в монотонный гул — сладко потягиваюсь, кутаюсь в мягкое одеяло и улыбаюсь, ликуя от ощущения небывалого комфорта. Я во все глаза рассматриваю комнату — мою собственную, персональную отдельную комнату!Просторную и уютную, как и весь дом, в который мы с мамой наконец переехали.Вылезаю из постели и, спотыкаясь в полумраке о неразобранные сумки и коробки, обхожу по периметру пока еще не ставшую родной спальню, задерживаясь у каждого населяющего ее предмета — шкафа, тумбочки, лампы, стола...Отодвинув штору, я слежу за медленно ползущими по стеклу каплями.За окном занимается тусклый рассвет, мутным пятном зеленеет газон, рассеченный серой садовой дорожкой, а в трех метрах от нее из земли вырастает глухая кирпичная стена, скрывающая остальной вид — угрюмая и мрачная, наверняка в ясные дни она заслоняет даже солнце.Мне же эта стена гарантирует полную изоляцию и защиту от окружающего мира — незнакомого города с лабиринтами сводящих с ума улиц.Города, куда сегодня мне предстоит выбраться.***Мама и ее муж Андрей завтракают в столовой, раза в два превосходящей по метражу съемный угол, где мы ютились раньше. Хотя большую часть времени я проводила в нем одна — мама с труппой актеров областного театра постоянно пропадала на репетициях и гастролях.Сколько себя помню, мы жили бедно, но мама старалась разнообразить окружающую обстановку — развешивала на стенах афиши и яркие картины, созданные ее друзьями, заполняла свободные пространства необычной мебелью, вазами и сувенирами.Но они ни черта не спасали от одиночества меня — особенно когда я возвращалась из школы униженной, оплеванной, а то и избитой, и грела в микроволновке обед, глотая слезы.Мамины друзья по училищу искусств постоянно заваливались к нам — разучивали сценарии, пели, спорили и травили сигаретным дымом плетеный абажур под потолком, а я внимала им, раскрыв рот.Видимо, еще и поэтому я кажусь многим странной, чересчур эксцентричной. Никто не догадывается — чем страшнее мне, тем сильнее я кривляюсь и паясничаю. Потому что в панике перестаю понимать правила игры.От мамы мне передалась тяга к прекрасному и нестандартный подход к вещам — я сама шью свои сумасшедшие наряды, крашу волосы в сумасшедшие цвета. Ненавижу быть как все.А от папы — взрывной характер. Ну и... отклонения.Мама и отчим рассыпаются в приветствиях, выдвигают третий стул, и я с вожделением принимаюсь за мамин кулинарный шедевр.Я тороплюсь и давлюсь, но мама смотрит на меня как на сокровище. Хотя я — то еще сокровище: тупая, вспыльчивая, ненормальная — потому и не смогла продолжить учебу в школе и, как следствие — распрощалась с мечтой поступить в универ.Спасибо Андрею — пристроил меня в местный колледж.Тайком бросаю взгляд на отчима — острые скулы, серо-голубые ледяные глаза, широкие плечи и длинные пальцы... Несмотря на возраст, Андрей остается сногсшибательным красавцем. Но сегодня он бледен и слегка напряжен из-за разборок с бывшей.Да, пялиться на мужа мамы плохо, но я не могу равнодушно пройти мимо настоящей красоты людей, вещей, явлений...Мама льнет к Андрею, гладит его по руке.Маму можно понять — этот человек возник в нашей жизни в момент, когда новый главный вышвырнул ее из театра. Благодаря Андрею нам не пришлось долго перебиваться макаронами и маринованными помидорами из запасов почившей соседки по комнате — он, словно принц на белом коне, вытащил маму из нужды, окружил заботой и всячески поддерживал на протяжении последних лет.А я шла к ней довеском. Беспокойным и вечно находящим на собственную пятую точку массу проблем. — Регин, может быть, Андрей тебя все же подбросит?.. — умоляет мама, и отчим кивает: — Не стесняйся. Мне не трудно! Ты пока плохо знаешь город, нам так будет спокойнее.Но я твердо стою на своем: — Я сама доберусь! Не хватало еще, чтобы в колледже надо мной смеяться начали... — Регина, ты совершенно нормальный, полноценный человек! Никогда не забывай об этом! — с жаром убеждает мама, и я поспешно выбираюсь из-за стола.***В комнате пытаюсь сохранить присутствие духа, но паника сворачивает желудок болезненным спазмом — мне нужно отвлечься.Нарезаю круги от окна до двери, тяну на себя створку встроенного в нишу шкафа и застываю — в нем полно вещей. Обожаю их — даже самые скучные и немодные при помощи швейной машинки могут превратиться в стильный эксклюзив.Углубляюсь в залежи на полках — одежда на них сплошь дорогая, клевая. Но мужская.Наверное, она принадлежит парню, который здесь раньше жил — у Андрея есть сын, но отчим предпочитает о нем не говорить и сводит на нет все расспросы.Я нахожу офигенное черное пальто и тут же набрасываю поверх наглухо застегнутой рубашки. Рискуя опоздать в первый учебный день, долго верчусь перед зеркалом — посылаю отражению воздушные поцелуи, выпадаю из реальности, забываю обо всем.Пальто скрывает татуированные бедра, болтается на мне, как на пугале, но выглядит стильно. И пахнет так приятно, что затуманиваются мозги.Размазываю по губам помаду самого темного оттенка бордового, фоткаю свое отражение, закидываю в «Инсту» и направляюсь к выходу.Из коридора машу маме и Андрею, доказывая прежде всего себе, что ничуть не волнуюсь, что все будет хорошо...Я без происшествий добираюсь до остановки. А потом — через ряды безликих одинаковых многоквартирных домов — до колледжа.Обворожительно улыбаюсь хмурым студентам, хотя коленки дрожат.Внутри шараги совершенно ужасно — мрачно, темно, поверх мутной облупившейся краски развешаны плакаты с изображением электроцепей и непонятных деталей в разрезе, жутко воняет сыростью.Люди тоже странные — тут нет обязательной для всех формы, но все всё равно одеты почти одинаково. На меня враждебно пялятся.Чтобы унять вернувшееся ощущение собственной чужеродности, я надуваю пузырь из малиновой жвачки, громко лопаю его и развязно направляюсь к стае девчонок — те растерянно пятятся назад, но вовремя одумываются и замирают, а девушка с чёрными широкими бровями хищно улыбается мне: — Солнышко достало? — Она указывает пальцем на очки на моем носу. — Ты вообще кто? — Гафарова Регина Амировна, — вальяжно представляюсь и снова щелкаю пузырем. — С первого курса. — Я тоже! — умерив гонор, отзывается девушка и прищуривается: — Регин, у тебя сиги есть? — Так точно. — Котова Катя. Кэт, — удовлетворенно кивает она и подзывает своих подруг: — Это Регина, девчонки. А это — Даша и Мила. Очень приятно. Будем дружить?Чавкаю жвачкой — я рада такому повороту, хотя тут же забываю, кто из них кто.***В рекреации у актового зала верчу в руках новенький студенческий билет, провожу пальцем по твердой корочке и всхлипываю — не могу поверить, что я теперь студентка. Возможно, когда-нибудь из меня все же выйдет толковый человек.И тут же спохватываюсь — до собрания нас организованной толпой препроводили в аудиторию на первом этаже и повелели на время оставить в ней вещи. Весь курс давно уже вернулся туда!Со всех ног бегу вниз, но коридор причудливо изгибается, виляет, ответвляется, заводит в тупики. Кружится голова, отчаяние бьется под ребрами, за черными стеклами на глаза наворачиваются слезы.Где эта чертова сто первая?Шарю ладонями по стенам, останавливаюсь, перевожу дух и прихожу в себя — вот же сто пятая, значит, нужный мне кабинет через одну дверь!Мозги наконец включаются.Считаю до десяти, вламываюсь в гулкую просторную аудиторию, нахожу девчонок — та, что с бровями, Кэт, вполне мило улыбается мне. Сажусь рядом — прямо на парту, и она протягивает мои пальто и рюкзак:— Вот. В целости и сохранности! Принимай.Даша и Мила быстро переглядываются и криво усмехаются.В душе зарождается смутная тревога — именно с таким выражением на лицах надо мной издевались одноклассницы из проклятой и навечно забытой школы... Пока в четвертой четверти девятого класса я не превратилась в самую отмороженную девицу в параллели.Боль и обида привычной беспомощностью сковывают руки, но я широко скалюсь, снимаю очки и в упор смотрю на Кэт: — Уже свистнули сиги и кошелек? — уверена на двести процентов, что они сделали это, и наношу упреждающий удар — самое время показать им, кто самый отбитый в группе. — Я же вас закопаю! Ну, или мой папаша.Кэт тут же дергается, ее подруги бледнеют и отводят взгляд: — Регин, ты чего... мы не брали! Может, ты их потеряла? Поищи еще... Мы правда не брали! — Да ладно, не бойтесь... — Я безмятежно и от всей души хохочу, хотя ладони предательски вспотели.Нельзя, чтобы безголосая ненормальная дурочка, инопланетянка, все еще сидящая глубоко во мне, вылезла наружу. Нельзя уходить на дно.Указываю на старую рассохшуюся дверь и громко выдаю: — Девки, а спорим, что первый, кто войдет в эту аудиторию, через месяц будет бегать за мной, как собака?Я не успеваю договорить — дверь распахивается, и в аудиторию вваливаются ребята-старшекурсники. Вошедший первым высокий парень в мятой толстовке застывает на пороге и странно пялится на меня.***
