На закате чудесного сентябрьского дня смотреть на полоску горизонта, где край неспешного моря превращается в небо, и видеть, как лучи, касаясь поверхности, слегка пробегают вдоль редких ленивых волн, будто аккорды волнующей музыки, и ничего не чувствовать, кроме пустоты – удел обречённого человека.
Он стоял на обрыве, сжимая камни в руке. От долгого жесткого соприкосновения на поверхности ладони повторились изгибы высохшей гальки. Он бесстрашно посмотрел вниз… Как долго приходило его прозрение? Чего еще желать в жизни, ставшей ненужной?
Вопросы не искали ответов, он давно решил… безвозвратность – единственно верный путь завершения его одиночества.
Он раскрыл ладонь, посмотрел на причудливые камешки, они как сиротки жались к краю, в сотый раз напоминая ему о собственном состоянии души.
Спустившись к морю, он закинул горсть округленных камней, которые расплескались по воде, образуя круги и брызги… Внезапно сбоку чей-то проворный камешек игриво проскакал по глади моря. Он непроизвольно сосчитал до пяти и обернулся…
Москва. Осень.
Сгустились сумерки. Днём ещё горячие лучи грезили о лете, а вечером осенний прозрачный воздух смешивался с холодным дыханием спешащей зимы. Сегодня вечер казался особенно морозно-жгучим.
Еле слышно подъехал экипаж. Его умышленно подали к парадному входу для возможных любопытствующих глаз соседей, якобы гость пожелал покинуть праздник. Но копыта лошадей намеренно обернули в бархат, чтобы звуки экипажа не столь явно выделялись на фоне заснувшей до утра улицы.
Она не успела переодеться в дорожный костюм, потому набросила на вечернее платье клетчатую накидку гувернантки. Чужой плащ скрыл роскошное розовое платье от посторонних. Легкой походкой она пересекла большую прихожую, приоткрыла массивную дверь. Холодное дыхание вечера на миг остановило её, но, справившись с волнением, она скрылась в экипаже. Кучер-сообщник в считанные секунды вывез беглянку за ворота родительского особняка.
Через заднее окошечко она мысленно прощалась с папенькой, матушкой и братом… В воображении, пробегая лица родных, столкнулась взглядом на портрете надменной бабушки, которая сурово стиснула тонкие губы. Девушка поежилась, представляя, как отзовется ее поступок в душе близких. И легкий укол пронзил область легких, предостерегая: «Вернись, что ты делаешь?! Еще не поздно все исправить!»
Но она отвернулась от дома, который исчезал за толстыми лапами елей, понимая, что не в силах смотреть на прошлое, которое минуту назад было настоящим. Она промокнула платочком глаза, забралась в темный угол кареты и сжалась в комок – «только ни о чем не думать, только ни о чем не думать» – безмолвно, как молитву, твердили её губы.
Вскоре тряска прекратилась. Понимая, что лошади остановились, она встрепенулась, села на край сиденья ближе к окошку. Дверца экипажа распахнулась, в темноте она различила мужской силуэт, руки которого потянулись к ней. Она ждала этого, но вдруг испугалась, отталкивая его объятия, вскрикнула…
…
В разгар торгового утра суета на рынке напоминала путаный муравейник. Беготня посыльных из одной лавки к другой с товаром и без. Горластые зазывалы, офени да коробейники – мелочные торгаши всех мастей с галантерейными и мануфактурными товарами, толкаясь коробами, перемешивались с толпой заезжих, торгующихся и любопытствующих граждан. Будто разноцветными коклюшками, то рассыпаясь, то сталкиваясь, расцветал рыночный день. Ажурное кружево народного промысла внезапно разорвала толпа босоногих мальцов, которые хором голосили – «Облава!»
Поддаваясь необузданной панике, торгаши прятали излишки товаров. Слепые нищие, вдруг обретя зрение, в спешке покидали базарную кормушку. Кто-то под шумок, стащив без внимания оставленный товар, на ходу подстёгивал панику – «Уноси ноги!»
В окружении подчинённых – городовых и пристава, неспешно вышагивал Гавриил Панкратович, начальник полицейского управления в чине коллежского советника.
Неожиданно мальчонка лет восьми, нескрытно укравший булку, не разбирая дороги и спасаясь от погони приказчика, со всего маху влетел в статную фигуру представителя власти. От столкновения мальчонка распластался на земле, а его потасканный картузик от падения отлетел в сторону, в загородку, где сквозь щель между набитыми досками со страхом и сочувствием пристально смотрели женские глаза. Еще секунда, и последует удар! Глаза резко зажмурились, не желая видеть унижение…
Добежавший приказчик, льстиво сгибаясь перед господами, прислужливо громко зашептал, обвиняя в краже поднятого за шиворот воришку, и желая угодить, размахнулся для удара, но в мгновение был сам отброшен в сторону свободной рукой советника.
– Украл? – грозно спросил Гавриил Панкратович, удерживая мальчишку.
Мальчонка кивнул.
Оглядев собравшихся, советник пробасил:
– Чей пострел?
В робкой тишине раздался смелый глухой голос:
– Да ничейный, ваш благородие… сирота… вторую неделю тута околачивается, видать помёрли все…
– Так? – строго спросил советник у мальчонки.
Тот вновь кивнул и опустил голову.
– Чтоб на табачную фабрику Попова уборщиком отвели. А коли покажет себя в работе, так в ученики взяли, лично проверю. Там и ночлег, и еда, – завершил Гавриил Панкратович, передавая мальчугана в руки околоточного.
Красивые карие глаза за перегородкой изумлённо прищурились. И еле слышно прозвучало одобрительное звонкое цоканье.
Пропажу беглянки обнаружили к обеду.
Гости после бала разъехались в два часа ночи, домочадцы поспешно легли отдыхать. В суете никто и не заметил отсутствие Лизы. Двери ее спальни были закрыты на ключ, что бывало нередко после шумного многолюдного праздника.
Переполох в доме Михаила Васильевича продолжался часа два. Когда прибыл племянник хозяина дома, коллежский советник полицейского отделения 3-го делопроизводства, Гавриил Панкратович, в доме наступила болезненная тишина.
– Крепость Божья, Гаврилушка, голубчик! Лиза пропала… Дверь взломали… ни следочка… Ты для меня как сын, хоть батюшка твой и не по крови брат мне был… Помоги, Христа ради…
Михаил Васильевич раскраснелся от переживаний, мучительно вздыхал и посекундно вытирал глаза краем бархатного халата.
