Взгляд монстра
Посмотри в глаза чудовищ…
Николай Гумилев
Изнанку этой истории рассказал мой друг.
А лицевую ее криминальную сторону освещала пресса. Правда скуповато и глухо: стоявшие тогда на дворе советские времена позволяли корреспонденту явить лишь стандартный набор телеграфных штампов о нестандартных случаях.
Однако по тогдашним реалиям и такое было подобно чуду. Под чутким руководством КПСС ведь обыкновенно и вовсе замалчивалось любое, что хоть немного «не вписывалось», а тут…
И чудоподобия этого оказалось достаточно, чтобы на слуху сделалось имя человека, о коем здесь пойдет речь. Талантливый и самобытный художник, он мог бы обрести славу кистью, а вовсе не в результате роли в кровавой драме. Да только та и другая слава нередко прогуливаются рука об руку…
Художник этот был родственник моего друга. Из тех, с кем несомненно и родство душ, поскольку друг мой принимал все, случающееся с ним, близко к сердцу. И до сих пор перечитывает со слезами на глазах некоторые письма, с историей этой связанные.
И даже предпринимал он собственное расследование, не удовлетворившись итогом официального.
Была ли от сего польза? Трудно сказать. Мой друг обнаружил факты, которые ускользнули от внимания государственных органов. Или же на которые, может быть, сознательно закрыли глаза. По соображениям незамысловатым и… не делающим особой чести.
Но вывод оказался все тем же: история не из тех, которые позволяют надеяться объяснить в них всё. Однако родилась… версия.
Что представляет она собою? Друг сопоставил открытые им нюансы и факты общеизвестные, и у него сложилась гипотеза о случившемся, которая мне кажется более остроумной, нежели официальная. И близкая весьма к истине, вероятно (хоть вызовет и недоверие лиц, предпочитающих в интерпретациях не высовываться за рамки привычного).
Написанное ниже являет художественное переложение этой версии.
События принадлежат недавнему еще прошлому и действующим лицам я дал имена иные, чем есть в действительности. Как опустил и названия населенных пунктов. История ведь и так повлекла уже нежелательные переживания у людей и нет смысла кому-либо причинять и далее беспокойство.
Но суть свершившегося, мне думается, не должна быть замолчена. Хотя бы надежды ради предостеречь людей, чье непомерно доверчивое, или, наоборот, пренебрежительное обращение с Неизвестным готовит и для них итог столь же мрачный.
1
Поселок на берегу холодного моря являл собою, что называется, забытое Богом место. А к середине восьмидесятых его практически выпустила из внимания также и безбожная власть.
Единственный представитель закона – участковый инспектор – наведывался в удаленное селение хорошо, если раз в три месяца. Что было вполне понятно: добраться без проблем в эту глушь позволял, единственно, вертолет. Вот им и пользовался сержант, подгадывая оказию.
Присутствие живьем власти, впрочем, не особо и требовалось. Немногочисленное местное население придерживалось в основном древних, исконных своих обычаев. Тутошние коренные не очень хорошо понимали, что представляет собой «закон», а значит не возникало тяги его осознанно нарушать. От бессознательных же демаршей берег их какой-то древний, патриархальный местный инстинкт (покуда не упивались вусмерть).
Поселок не был отрезан, впрочем, от цивилизации полностью. Наличествовала в нем даже «средняя школа №…», о чем говорили редким заезжим с гордостью старожилы. Хотя и справедливо ворча при этом о постоянной нехватке учителей.
И вот однажды вдруг недостаток сей был восполнен! В этакую дыру заявился преподавать математику выпускник столичного института с престижной кафедры! И ведь не по распределению загремел (был таковой чиновничий произвол в то время) – самоотверженно напросился!
Решения подобного рода выглядят, согласитесь, немного странно. Да только изъявивший любовь к тому, что на официозном языке тех времен энергично именовалось «периферией» и вообще был незаурядной личностью.
Учитель арифметики чуть прихрамывал. Глаза у него были небольшие и они жались, будто стыдливо, по сторонам широкой выпуклой переносицы. Но впечатление это было обманчивым, что – стыдливо. В определенные мгновения взгляд этих глаз – как правило немигающих и почти бесцветных – вдруг вспыхивал пронизывающе и цепко… а в следующий миг погасал, оказываясь невыразительным, ускользающим. (Любителям готических вычурностей приходило даже сравнение: зверь выпрыгнул из засады и вмиг улизнул с добычей!)
Чего только не болтали в поселке об этом новеньком!
Что будто бы преподавательская работа ему не в радость. Что, будучи студентом еще, он сделал какое-то выдающееся изобретение, да не дали ему хода. И ничего никому не прощающий молодой человек – обиделся.
И не единственная была то его обида: заканчивал новомодный кибернетический факультет – надеялся, что оставят на кафедре… а был распределен в школу. И вроде как тогда он и сочинил заявление, что не в столичной школе он желает служить, а героически намерен преподавать в глубинке, где-нибудь в приполярье.
Как будто этим стремился доказать что-то. Или же кого-нибудь устыдить… кто поймет?
Как и едва ли теперь кто выяснит, откуда вообще о нем слухи пошли такие… Верны ли были… Оригинальное значилось у него имя: Альфий.
Ученики его недолюбливали. Дразнили и «доставали» всячески, причем и не так беззлобно, как вот обыкновенно подначивают подростки учителей.
Хотя по внешнему виду не выбивалось ничего уж особенно-то за рамки тривиальных подколок. Но тем не менее взгляд арифметика, останавливаясь на шалуне-обидчике, становился серьезен. И словно бы говорил: я запомню.
К Альфию не пылали симпатией, это точно. И все же не наблюдалось в этом единодушия полного. Была одна старшеклассница с именем необычным (хотя и не в тех местах): Суэни. Единственная из всех, которая, когда заходила речь о новом учителе, не ёрничала и говорила тихо: «он же не виноват, что хромой».
И если случалось так, что урок Суэни у Альфия был последним, – учитель провожал ее до дому. И шли они рука об руку. И Альфий преображался. И даже неприятная хромота его становилась размеренной и значительной, словно бы специально подчеркивающей особость его персоны!
Учитель приобретал тогда вид надменный, хоть и не до пошлого неприличия, но достаточный, чтобы создалась видимость, что будто не Суэни разделяет общество его сейчас лишь затем, дабы не чувствовал арифметик себя тут вовсе уж одиноко, а словно бы это он, Альфий, такое провинциальной девочке снисходительно позволяет.
Заглядывал иногда учитель к поклоннице и домой, и странные обсуждал с ней темы. Родственники Суэни говорили что, вроде бы, столичный математик обучает ее сверх программы какой-то еще науке, таинственной и пресложной.
